Заметки вашего современника. Том 3. 1980–2000

— В моей физической лаборатории работает около 25 человек. Ближайший мой сотрудник — Сергей Иванович Филимонов. Он пришёл ко мне 20-летним парнишкой, монтёром… В молодости он был похож на Гагарина, очень обаятельный человек… И вот мы вместе уже лет 50… Сейчас он доктор технических наук…

— В своей нобелевской речи я сказал, что не помню работы, за которую мне присуждена премия…

Пётр Леонидович поразил меня сегодня резким своим одряхлением. Анна Алексеевна в сравнении с ним — девочка. Он похудел, усох, большой череп над узким лицом поднимается, как воздушный шар над гондолой. Разметались седые пряди. Руки уже голубые, очень старые. Тёмная ковбойка с тёмно-красным галстуком. Галстук в пятнах. Бесформенные брюки. Пожалуй, лишь осанка, форма плеч прежняя. Двигается с трудом. Тяжело поднимается с кресла. И диван, и кресла, и ковры, — всё вокруг тоже уже очень старое. Капицы завтракают в 13.30. Мы завтракали втроём. Суп в чашке и мясные блинчики, которые Анна Алексеевна называет пирожками, хотя это именно блинчики. Какой-то дряблый, мокрый омлет. Чёрный кофе в маленьких дешёвых чашечках. Пётр Леонидович ел неаккуратно, роняя крошки, с трудом подбирая с тарелки высыпавшееся из «пирожков» мясо. Два раза Пётр Леонидович спрашивал, придёт ли Сергей, и всякий раз Анна Алексеевна объясняла ему, что Сергей занят. В разговоре со мной уточняла, что завтракают они чаще всего с сыновьями: Сергеем, Андреем и Пашей[14]. Но вот Сергей занят, Андрей отдыхает в Узком, а у Паши воспаление лёгких…

— Вы обязательно приходите в следующий раз, когда будет молодёжь, — улыбнулась мне Анна Алексеевна, а я подумал, что молодёжи-то этой уже под 60…

Пётр Леонидович сидел за завтраком внешне какой-то всклокоченный, а внутренне — пустой, с незнакомым мне бессмысленным взглядом. Я не понимал, слышит ли он меня. Анна Алексеевна даже спросила его:

— Петя, ты нас слышишь?

— Слышу, — ответил он тихо и бесстрастно.

Говорит он с трудом, односложно и очень глухо, как в трубу, но вдруг прорывается фальцетом с очень высокими петушиными нотками. От них ещё страшнее…

О чём бы я ни начинал разговор, о недовольстве старших младшими, о телепатии, о работах химиков по связи химических реакций с радиационным излучением, о литературе, об учёных — ничто не заинтересовывало его. Он сидел отрешённый, дремал, пробуждался, односложно отвечал. Потом вдруг встрепенулся и сказал, что ответы на все мои вопросы есть в третьем издании его книги, и послал Анну Алексеевну искать книгу. Долго, мучительно надписывал её. Из уголков рта бежала слюнка… Мне очень стало жалко его, захотелось обнять эту растрёпанную гениальную голову…

Пожалуй, только один раз он оживился, когда я напомнил ему, как мы встретились впервые в Доме журналиста в 1962-м. Ещё во время завтрака он спросил, сколько мне лет. Я ответил. И вот теперь, после наших воспоминаний о Домжуре, он вдруг улыбнулся и внятно сказал:

— Да, вам тогда было тридцать лет!

Он говорил, что продолжает работать всё над той же горячей плазмой, но я не понял, как он может работать. Дело не в физической немощи, а в этом потухшем взгляде, в полной потере интереса ко всему окружающему. И о термояде он говорил тоже равнодушно. Я спросил, как долго осталось ждать решения проблемы термояда.

— Не знаю…, — ответил он устало.

Вспомнил две его публикации по плазме в ЖЭТФ, о которых я писал.

— Там всё правильно, — сказал Капица.

Он провожал меня до дверей виллы. Показывал свой бюст при входе (очень похож!), который подарил ему маршал Тито. Просил, чтобы я ещё приходил. Когда я пожал его маленькую вялую руку, вдруг подумал: «Я, наверное, его больше не увижу». Он был очень бодрым стариком ещё 5–6 лет назад. Подкравшаяся старость съела его вдруг, как весна за одну ночь съедает зимний снег. Таким, какой он сейчас, быть неинтересно.

18.1.84

* * *

Вася[15] утверждён литсотрудником в редакции «Советской России». Вот это уже не студенчество, не стажёрство, это уже начинается его самостоятельная жизнь.

20.1.84

* * *

Не чувствую себя свободным до конца. Это выливается в раздражительность в беседах с издателями. И, как ни странно, они, лопухи, уважают меня за отсутствие раболепства, к которому они уже так привыкли.

* * *

На мои похороны должна прийти вся моя телефонная книжка.

* * *

В августе, когда в Северном полушарии кончается лето, а в Южном начинается зима, снег покрывает 8,7 % поверхности планеты — 44 000 000 квадратных километров. Этот снег весит 7400 миллиардов тонн.

* * *

Аля[16] на вечере в ЦДЛ, посвящённом 50-летию Гагарина, рассказывала мне, что, по словам Вали Гагариной, цыганка предсказывала ей, что муж её разобьётся. Поэтому Валя страшно боялась за Юру, когда он полетел в космос. Но после его приземления успокоилась и вскоре забыла об этом предсказании.

* * *

Приезжал Сашуня[17], мой солдатик. Сидел горбоносенький, усталый, я задавал ему кучу вопросов, а он говорил:

— Папа, расскажи мне лучше про Австралию…

Утром я отвозил его на станцию. По дороге шёл Катаев.

— Вот, гляди, живой классик гуляет, — сказал я.

Ему было наплевать на классика.