Замкнутый круг

Уже через три часа мы целовались за столиком в пиццерии неподалеку от работы.

Спустя месяц мы лежали в постели, и она смеялась над моими волосами, которые сама же и запутала, а я разглядывал складки в уголках ее глаз. Мне кажется, тогда я был на пике счастья. Ни до этого момента, ни после, не чувствовал себя более живым.

– Хватит смеяться надо мной, – нарочито грозно сказал я.

Она только сильнее прыснула, а в следующий момент оказалась в моих объятьях. Губами я оставлял на ее коже горячие поцелуи, а она визжала, что ей щекотно.

– Давай поженимся? – неожиданно сказал я, и сразу сдулся. Сболтнул не подумав, поддавшись мимолетному порыву чувств.

На ее лице мелькнуло замешательство, а потом она улыбнулась и ответила: «Давай».

Невероятно. Мы поженились, едва друг друга зная.

Тогда была уверенность, что ничего правильнее в жизни я еще не делал.

Как ни в чем небывало, как раненый боец на поле сражения Плешецкая встала и пошла. Я специально приехал пораньше, чтобы понаблюдать за Плешецкими за завтраком. Они сидели в семь утра и спокойно ели. Домработница хозяйничала на кухне, Лика потягивала чай из фарфоровой кружки, Плешецкий разговаривал по телефону. Они были рядом, но так далеко друг от друга.

Чем вызвано вчерашнее поведение Плешецкого, я в тот момент так и не понял. Оставалось надеяться, что он не проговорился обо мне, иначе все дело пойдет коту под хвост.

Остальную неделю в доме было спокойно. Плешецкая ни разу не вышла без мужа в свет. Внешне она никак не выражала того, что внутри у нее бушевал шторм. Когда Плешецкий уезжал на работу, я ставил прослушку в вентиляционные трубы, торчащие из стены дома. Они вели через ванную в кухню, поэтому я несколько раз нарывался на сольный концерт душевого пения. Очень недурного, хочу отметить. Несколько раз я улавливал разговор Плешецкой с Терентьевым по телефону, но они обсуждали лишь кафе.

Когда домой возвращался Плешецкий у меня был большой соблазн не снимать прослушку, но совесть не позволяла. Все же, я считал, если муж рядом, то следить за Плешецкой уже не этично.

Если в моем положении вообще разумно размышлять об этике.

С каждым прожитым днем Плешецкая открывалась мне как сюжет неплохого сериала. По вечерам она зажигает ароматические свечи, кривляется перед зеркалом и без конца расчесывает волосы. После каждого приема еды обязательно следует чай с чем-нибудь сладким. На перекус она может съесть сырые овощи даже без соли – морковку, сладкий перец, помидор. Иногда таскает из холодильника какую-то траву, предположу, что салат. Оставаясь наедине с собой, постоянно поет. Включает музыку на колонке, если есть настроение – танцует, если нет – с каменным лицом открывает рот, подпевая. К слову, это выражение лица бросало меня в дрожь. Она пользовалась им в любой ситуации – когда узнавала плохие новости о самочувствии матери, когда у Плешецкого был тяжелый день на работе и он срывал злость на ней, когда в фильме, который она пересматривает в трехсотый раз начинается грустная сцена. У Лики пропадали все эмоции, глаза становились стеклянными, и лишь одно отличало ее от робота – нахмуренные брови.