Замок из песка

В Оперный со служебного входа я к тому времени ходила уже несколько раз. Нас всей группой водили смотреть женский класс и репетицию, показывали огромную, словно аэродром, сцену с закулисной стороны, даже позволяли по разу пройтись в простых турах по большой диагонали до самого занавеса. Но сегодня меня хотела посмотреть сама Третьякова. И это было совсем, совсем другое…

Надежда Ивановна Третьякова была балетмейстером-репетитором и живой легендой нашего театра. Шестидесятилетняя, сухонькая, со смешным кудрявым пучком на затылке, когда-то, много лет назад, она заставляла восторженно рукоплескать и Москву, и Ленинград. Она была педагогом нынешней примы Лазоревой и еще очень, очень многих. Правда, поговаривали, что Третьякова может не только сделать из неопытной девочки крепкую солистку, но и серьезно испортить карьеру одной своей фразой. Если Надежда Ивановна говорила после просмотра: «Не знаю, мне кажется, что это только кордебалет», то с мечтой о блестящем балетном будущем можно было распрощаться.

Третьякова ждала меня в обычном классе, стоя у рояля и задумчиво перебирая пальцами одной руки клавиши. Она была в бежевом джемпере ручной вязки и длинной, до щиколоток, серой юбке. Ее некогда божественные ноги бугрились вздувшимися венами. Ступни покоились в уютных мягких тапочках. Легендарный белокурый пучок на голове был перехвачен пушистой детской резиночкой.

— Здравствуйте, — несмело проговорила я, останавливаясь у дверного косяка. — Мне сказали…

— А вы, наверное, Настя Суслова? — Она неожиданно приветливо улыбнулась. — Проходите, готовьтесь. Я сейчас приглашу концертмейстера…

Пока я поправляла перед зеркалом узенькие лямочки и проверяла, правильно ли надеты пуанты, в дверь постучали. А потом в класс заглянула Анастасия Серебровская:

— А Надежда Ивановна?..

— Она сейчас придет! Вышла на несколько минут…

— Ну и отлично! Я ее подожду. — Серебровская в тренировочных брюках и каком-то свитере, завязанном рукавами вокруг талии, прошла к окну и села на стул. — Тебя как зовут?

Я представилась.

— А-а, что-то я про тебя слышала… Это ты, что ли, суперталантливая девочка из экспериментального?

Мне было страшно неудобно, но оставалось только неопределенно пожать плечами.

— А чего ты стесняешься? Молодец! Гордиться надо!.. Не знаю, конечно, как ты танцуешь, но фактура у тебя — что надо! Говорю абсолютно искренне!

Конечно, Анастасия Серебровская могла говорить абсолютно искренне, могла честно радоваться тому, что я молодец. И выражение ее миловидного личика сейчас сильно отличалось от кислой мины Артемовой, похлопывающей меня по мокрой от пота спине и скучно замечающей: «Да, действительно классно. Прав Георгий Николаевич: ты из нас самая талантливая!» Но что был мой предполагаемый талант по сравнению с талантом Серебровской?! Она с недосягаемой высоты своей одаренности несомненно могла восторгаться примитивными успехами девочки из хореографического. Но уверенности мне это, честно говоря, не добавляло.

Серебровская, отведя в сторону правую ногу и сильно натянув подъем, разминала стопу. А я исподтишка разглядывала ее профиль. Она и в самом деле была немного похожа на белочку. Черноволосая, маленькая, со слегка вздернутым носиком и аккуратными темными губками, Анастасия, конечно, не являла собой идеал красоты. Но была в ней какая-то невыразимая прелесть, которую даже я — женщина — не могла не чувствовать… И, кроме того, я ощущала бы к ней симпатию, будь она даже уродиной. Серебровская танцевала с Алексеем. И этого было вполне достаточно. В последнее время ее начали активно двигать в примы, и Иволгин, как постоянный партнер, иногда двигался вслед за ней. Ах, как помогала она ему на сцене! (Я взглядом полупрофессионалки уже могла это замечать.) Как поддерживала легкой улыбкой и сглаживала неудачные моменты! Серебровская была не просто хорошей балериной, она была другом моего Леши…

Третьякова с концертмейстершей появились через пару минут. Моя тезка быстро поднялась со стула и подошла к Надежде Ивановне со смиренным видом прилежной ученицы.

— Надежда Ивановна, — она по-детсадовски поковыряла носком пол, — вы не уделите мне минут пятнадцать? Просто я тут над Ширин работала…

— Да, но у меня сейчас девочка…

— Конечно-конечно, я подожду!

Интуиция подсказала мне, что нужно проявить ученическую этику.

— Надежда Ивановна, если нужно, я могу подождать в коридоре…

Третьякова взглянула на меня с явным одобрением и пожала плечами:

— Зачем же в коридоре? Можешь посмотреть. Тебе, я думаю, будет полезно…

А потом Серебровская танцевала вариацию Ширин из первого акта. Легкая и грациозная, как козочка, она едва касалась пола, и казалось, солнечные искры вот-вот брызнут из-под ее розовых пуантов. Руки ее, выразительные и изящные, то изламывались прихотливым восточным жестом, то просто и нежно молили о любви.

— Прыжок еще отточеннее, еще бисернее! — с ударением на слове «еще» заметила Третьякова, когда Анастасия закончила. — В общем, неплохо. Но ты же сама видишь слабые места. Работай!