Замок Монбрён

Отец Николай предложил пажу скамейку, принесенную для себя, и попросил его успокоиться, но паж, едва бросив взгляд на бледное лицо Жераля, был так поражен, что закрыл лицо руками и не мог удержаться от слез.

Между тем звуки этого сладостного голоса повергли трубадура в какое-то исступленное созерцание. Рана мешала ему сделать малейшее движение, чтобы взглянуть на вошедшего, но он спросил с детской радостью:

– Кто здесь? Кто это говорит? Мне показалось, будто я слышу голос столь же чистый и нежный, как голос небесных райских менестрелей.

– Успокойся, сын мой, успокойся,– кротко сказал монах, подходя к нему,– и если чувства твои наконец возвратились, воспользуйся этой светлою минутой, чтобы вознестись мыслью к Богу, источнику милости и благ.

Жераль молчал, как бы стараясь собрать свои воспоминания.

– Бог! – сказал он медленно.– Я думал о Нем всю жизнь, я соединил мысль о Нем со всеми мечтами славы, поэзии и любви… Но зачем этот монах говорит мне, и особенно теперь, о Боге и Его милостях? Что же такое тут делается?.. Где я?.. Ах да,– продолжал он, оживляясь более и более,– помню, помню… Эта битва, эти крики, этот стук секир и мечей, эта нестерпимая боль, этот благородный герой, который обязан мне жизнью… Все это правда – и я… на смертном одре!

Улыбка покорности судьбе мелькнула на губах менестреля. Монах был сильно растроган.

– Сын мой,– сказал он кротко,– никто не знает своего смертного часа, и потому нужно беспрерывно ждать его… В мире ли ты с небом и своей совестью?

– В мире, отец мой, я не был человеком злым и кровожадным и, подобно путешественнику, прошел мимо того несчастного поколения, которое живет смутами, раздорами и насилием… оттого-то оно не признавало меня и отвергло с презрением! Мне не нужно было родиться в эту несчастную эпоху, и потому я счастлив, расставаясь с землей!..

Всхлипывания молодого пажа до того усилились, что снова обратили на себя внимание Жераля.

– Где тот друг, который меня оплакивает? – спросил он, поводя рукой в пустом пространстве.– Да будет он благословен за участие, оказываемое бедному бродяге, не имеющему ни родных, ни близких друзей, которые могли бы сожалеть о его смерти!

Паж схватил холодеющую руку и прижал к ней горячие губы. Трубадур еще раз попытался узнать того, кто оказывал ему такую любовь и привязанность, но не мог повернуться, а паж, наклонившись, тщательно закрывал свое лицо.

– Отец мой,– сказал Жераль после некоторого молчания,– минуты моей жизни сочтены – я это чувствую, и мне остается исполнить перед смертью еще несколько обязанностей… Но прежде прошу вас сказать мне, что делает великодушный Бертран Дюгесклен?

– Он здоров и невредим, сын мой, благодаря твоему великодушию, он-то и поручил мне заботиться о тебе, как о его собственном дитяти. Бертран близко отсюда, и, несмотря на важные дела и обязанности, поминутно справляется о тебе, своем избавителе.

– Да наградит его за это Небо! – с гордостью прошептал трубадур.– Отец мой, не можете ли вы попросить его навестить меня и тем усладить последние минуты моей жизни? Мне нужно просить его о покровительстве людям, дорогим моему сердцу.

– Желания твои для меня священны, сын мой,– отвечал монах нерешительно,– но я боюсь оставить тебя одного…

– Да разве подле меня не останется друг, голос которого так сладостен, сердце так нежно и сострадательно?

– Хорошо, сын мой,– с кротостью сказал монах,– я исполню твою просьбу.

Он встал, сказал что-то на ухо незнакомцу, который едва был в состоянии понять его, и вышел, оставив молодых людей наедине друг с другом в этом убежище смерти.

Жераль и паж молчали. Трубадур впал в расслабление, и признаки близкой кончины уже появились на его лице. Мрачный и скорбный, он, по-видимому, прислушивался к отдаленному шуму осады, как к последним звукам злобного света, который он готовился покинуть.

В эту торжественную минуту паж, повинуясь внушению, преодолевшему его волю, далеко откинул свой ток, и вокруг чела его рассыпались длинные черные кудри. Потом он встал на колени перед трубадуром и вскричал раздирающим сердце голосом:

– Жераль, Жераль! Простите ли вы мне зло, которое я сделала вам?

Несмотря на свою слабость, раненый испустил пронзительный крик и заметался на своем ложе. В этом прелестном, невинном лице, склонившемся над ним, он узнал черты Валерии де Латур…

– Вы ли это? – вскричал он, вдруг выйдя из бесчувственности.– Не Бог ли прислал вас в этот священный час, чтобы душа моя улетела на небо, исполненная счастья и радости?

– Да, это я, Жераль, это несчастная Валерия де Латур пришла просить у вас прощения за то, что не оценила вас, что наполнило ваше нежное и великодушное сердце горечью, и воспользовалась вашей преданностью для того, чтобы послать вас на верную смерть.