Замок скрестившихся судеб

Мы все предполагали, что тот скажет: «Душу!» — но не были уверены, пока рассказчик не раскрыл очередную карту (он чуть-чуть помедлил, прежде чем начать выкладывать второй ряд карт в обратном направлении), и это оказался Дьявол, то есть в шарлатане сотрапезник наш узнал того, кто издавна управляет всякими смешениями, всем, что двойственно, а мы узнали, что перед нами доктор Фауст.

— Душу! — стало быть, ответил Мефистофель, — что не может быть представлено иначе, нежели фигурою Психеи, девушки, несущей свет во мраке, как показывает Аркан Звезда. Явленную далее Пятерку Чаш можно было понимать и как алхимическую тайну, открытую Нечистым Фаусту, и как тост по случаю заключения договора, и как колокола, заслышав звон которых обратился в бегство гость из преисподней. Но можно было также счесть это высказыванием о душе и теле как вместилище души. (Одна из чаш была нарисована на карте поперек, — как видно, в знак того, что она пуста.)

— Душу? — мог переспросить наш Фауст. — Ну а если у меня ее нет?

Но, вероятно, Мефистофель старался не ради одной души.

— Из золота ты сможешь воздвигнуть целый город, — отвечал он Фаусту. — И дашь мне душу всего города.

— Что ж, по рукам.

После чего, наверно, Окаянный исчез, довольно хмыкнув и еле удержав себя от радостного вопля: завсегдатай колоколен, привыкший озирать, устроившись на водостоке, вереницы крыш, он знал, что души городов вещественнее и долговечнее всех вместе взятых душ их жителей.

Дальше требовалось дать толкование Колесу Фортуны, одному из самых сложных образов таро. Оно могло обозначать всего лишь, что Фортуна повернулась к Фаусту лицом, но такое объяснение казалось чересчур простым в сравнении с манерой повествования алхимика — неизменно лаконичной и иносказательной. Разумно было допустить, что доктор, овладевший дьявольским секретом, замыслил грандиозный план: превратить все, что возможно, в золото. Тогда представленное на Десятой карте Старшего Аркана колесо в буквальном смысле — действующий механизм Большой Мельницы по Производству Золота, гигантское устройство для возведения Метрополии Целиком из Драгоценного Металла, и человеческие существа разного возраста, которые толкают колесо или в нем вертятся, обозначают множество людей, собравшихся для осуществления этого плана и посвящавших годы своей жизни обеспечению круглосуточной работы механизма. Такое толкование не разъясняло смысла всех подробностей миниатюры (например, что означают украшающие некоторых из вертевшихся звериные хвосты и уши), но давало основание трактовать последующие Чаши

и Динарии как Царство Роскоши, в которой утопает население Золотого Города. (Два ряда желтых кружков, возможно, означали купола, венчающие золотые небоскребы, выстроенные вдоль улиц Метрополии.)

Но когда ж Рогатый Коммерсант получит оговоренную плату? Две карты, завершившие эту историю, уже лежали на столе, положенные прежде белокурым щеголем: Воздержанность и Два Меча. У ворот Золотого Города вооруженная охрана преграждала путь любому, кто хотел войти, чтоб не пустить туда Парнокопытного Дельца, в каком бы он обличье ни явился. Даже если приближалась простая девушка — как та, что на последней карте, — стража ей приказывала:

— Стой! Ни с места!

— Вы напрасно закрываете ворота, — такого ответа можно было ждать от девушки с кувшином, — я и так не собираюсь входить в город, состоящий из застывшего металла. Мы, привыкшие к текучему, бываем лишь в подвижных, перемешивающихся средах.

Кто она — водная нимфа? Или королева воздушных Эльфов? Или ангел огня, бушующего в центре нашего земного шара? (Звериные приметы у людей на Колесе Фортуны, вероятно, — только первый шаг на пути от человека вспять к растениям и минералам.)

— Ты опасаешься, что наши души заполучит Дьявол? — видимо, спросили горожане.

— Нет, что нечего вам будет предложить ему.

Повесть об окаянной невесте

Я не знаю, многие ли из нас могли расшифровать эту историю, не запутавшись в обилии Динариев

и Чаш, выскакивавших именно тогда, когда нам более всего хотелось ясной иллюстрации событий. Рассказчик вел повествование не слишком связно — может, потому, что от природы тяготел скорей к абстрактным построениям, нежели к наглядным образам. В общем, некоторые из нас, случалось, отвлекались или задерживались на каком-то сочетании карт и упускали нить рассказа.

К примеру, воин с грустным взором заинтересовался очень похожим на него Пажом Мечей и Шестью Посохами, к коим присоединил он Семь Динариев и Звезду, будто намереваясь строить свою вертикаль.

Может быть, ему, солдату, заблудившемуся в чаще, эти карты напомнили, как он, идя на свет мерцавших огоньков, вышел на поляну, где пред ним предстала дева, бледная, как свет звезды, бродившая в ночи с распущенными волосами и в одной рубашке, высоко держа зажженную свечу.