Замурованная царица. Иосиф в стране фараона

В толпе, следовавшей за телом Лаодики, шли разнообразные толки о таинственной смерти несчастной чужеземной царевны. Молва об этом событии быстро облетела все Фивы: убийство в женском доме фараона – это действительно событие изумительное. Многие придавали этому мистическое, сверхъестественное значение. Но женщины в этом отношении более проницательны, чем мужчины. Египтянки хорошо знали, какую роль в жизни человеческой играет чувство, особенно чувство женщины, существа, менее свободного в деле выбора привязанности, и оттого ревность ее является более подавляющим чувством, чем ревность мужчины.

– Ее непременно убили из ревности, – говорила старая египтянка, качая головой как бы в знак укоризны по адресу ревнивых.

– Да, наша сестра не любит делиться лакомым куском, – соглашалась младшая, с ребенком на плече.

– Кто любит! А все же приходится делиться.

– Но вот с этой, с чужеземкой, не поделились.

– Ох, дела, дела! И у самого фараона не могут поделиться.

– Что ж, и поделом – не отбивай.

– Да кто тебе сказал, что она кого отбивала? Знаешь мужчин – иного не хотела бы, так сам вяжется, пристает. Может, и с ней так было.

– А как царевна-то плачет! Так и разрывается.

– Да, молоденькая еще – не зачерствела.

– Ну, не говори: вон как старуха убивается.

– Да та ее, говорят, на руках выносила, как вон и ты своего. Что ж! Боги и у нас, старых, не отнимают сердца, и мы умеем любить.

Между тем шедшие за телом Лаодики Пилока и Инини несколько иначе объясняли смерть несчастной дочери Приама.

– Это дело рук Абаны, – говорил Пилока, – не хотел, чтоб красавица досталась другому.

– Но как он мог проникнуть в женский дом? – возражает Инини.

– Да он, конечно, не сам ее зарезал, а подкупил убийцу.

– Да, с него станется: такое грубое и высокомерное животное, – согласился Инини. – А как жаль! Такое прелестное существо, и боги не пощадили.

– Как не жаль! Вон и царевна Снат как плачет!

– А Пентаур? Тот, говорят, разъярен, как лев, на неизвестного убийцу.

– Но чей меч, которым ее зарезали? Говорят – дорогой меч.

– Да, вероятно, все того же Абаны.

– Но неужели же боги до того ослепили его, что он отдал убийце свой меч? Ведь по этому мечу непременно доберутся до него.

– Конечно, боги всегда ослепляют тех, кого хотят погубить. Так мы с тобой и льва ослепили в Долине газелей, а потом убили его.

– Да, правда. Но мы еще не ослепили другого льва.

– Ослепим, хотя для этого другого мало двух стрел.

– О, не беспокойся, мой друг: наш главный охотник говорит, что в нашей облаве на льва примут участие почти все Фивы – главные советники и казнохранители.

– А святые отцы?

– Конечно, это опытные псари и ловкие стрельцы, хотя и стреляют не стрелами ядовитыми, а словами.

За внутренними пилонами храма Озириса носилки с телом Лаодики были поставлены на землю.

Прощанье с невинной жертвой ревности было так же трогательно, как и прощанье с Нофрурой; но только старая Херсе и Адирома, видевшие когда-то Лаодику в другой среде, среди иных людей, могли чувствовать всю трагичность этого последнего прощания, последнего целования.

Скоро бездыханное тело несчастной дочери Приама скрылось за глухой дверью очистительной каморы.

XXIV

Обыск и арест

Над Фивами стояла ясная лунная ночь. Полный месяц обливал молочным светом всю громаду колоссальных храмов и дворцов царственного города фараонов, которые бросали от себя короткие, совершенно черные тени. Особенно фантастичны были тени, которые ложились у подножия колоссов Аменхотепа.

Тихо катившиеся струи Нила отражали в себе длинную полосу растопленного серебра, а прибрежные гигантские тростники, казалось, о чем-то шептались, словно рассказывая друг другу о том, что означал доносившийся по временам с далекой отмели тихий плач крокодила, точно плач ребенка.

В эту позднюю пору, когда все Фивы погружены были в сон, к дому старого Пенхи приблизилась небольшая группа людей, на медных шлемах которых и на остриях копий отражался свет месяца. Люди эти приблизились к дому тихо, словно крадучись, и окружили его со всех сторон.

Скоро в ворота кто-то громко постучал, и на стук раздался хриплый лай старой собаки Шази, любимицы маленькой Хену. Спустя некоторое время стук повторился сильнее.

– Кто там стучит в часы сна и покоя? – послышался голос старой рабыни, Атор.

– Именем его святейшества фараона отоприте! – раздался повелительный возглас, в котором можно было узнать голос Монтуемтауи.

– А кто смеет говорить именем его святейшества? – отозвалась мужественная Атор, стараясь заставить умолкнуть лаявшую неистово собаку.

– Я, Монтуемтауи, хранитель казны фараона и председатель верховного судилища, – был ответ.

Старая Атор не откликалась больше, и только собака продолжала лаять и скрестись в ворота.

Стук и лай собаки подняли на ноги весь дом. Слышались голоса рабынь, стук отворявшихся и затворявшихся дверей. В одном окошке дома показался огонь.

– Отоприте! Или ответите перед лицом закона за сопротивление воле фараона! – снова повторил свое требование Монтуемтауи.

– Отпираю, – был ответ изнутри.