Замурованные: Хроники Кремлевского централа

— Здорово! — обрадовался черноволосый. — Теперь нас здесь двое некурящих. Действительно, все остальные курили, курили много и везде. На столе и по шконкам разбросаны самодельные пепельницы.

— А спички у тебя есть? — с надеждой в голосе протараторил молдаванин.

— Вроде оставалось коробков пять. Дефицит?

— Угу, сигарет валом, а спичек нет, — почесал лысину Вадим. — В последний ларек не принесли. Осталось два коробка. Каждая спичка на счету, как патроны на передовой.

— Вань, не давай им, — подмигнул Алексей. — И так дышать нечем, пусть бросают. Замечание Шерстобитова встретили лишь очередными сигаретными всполохами. Неожиданно что-то пикнуло.

«Неужели в хате труба», — пронеслось в голове.

— Это чтобы сахар в крови мерить, — отозвался Бадри на мой недоуменный взгляд. — Диабет. Постоянно инсулин надо колоть.

Тут же прямо за столом он задрал свитер и вкатил в вывалившуюся бочину положенную дозу.

Как ни в чем ни бывало Паша Гурин достал из холодильника полпалки докторской колбасы. Я бы меньше удивился мобильнику, чем вареной колбасе.

— Откуда такая роскошь?

— Мне по диете заходит, — скривил рот Бадри.

— У нас вареной баранины килограмм пять, — похвастался Гурин.

— Неужели в сорок кило укладываешься?

— Еще центнер дополнительно разрешили, — хмыкнул грузин.

Диет на централе несколько. Все они формально утверждаются начальником изолятора по представлению начмеда. Однако единственная диета, которую предписывали по состоянию здоровья, сводилась к получению раз в неделю вареного яйца и ежедневной шленки манки или риса. Диета № 2 разрешала получать в передачах некоторые разносолы — от вареной телятины до жареной картошки с грибами. И, наконец, диета № 3 помимо неограниченного ассортимента дачек допускала неограниченный вес в две, а то и в три нормы. Чтобы получить вторую диету, требовалось совпадение следующих звезд: подорванное здоровье, прекрасные отношения с администрацией и отсутствие противодействия со стороны следствия. Третья диета называлась сучьей, поскольку предписывалась в качестве особого поощрения за сотрудничество с органами. Чтобы ее получить, подробного покаяния явно недостаточно, в лучшем случае надо загрузить подельников, в худшем — подписаться на оговор и лжесвидетельство.

«Значит, это тот самый грузин, насчет которого возмущалась матушка», — догадаться оказалось несложно.

Баранинка выходила с душком предательства и подлости, стоила чьей-то кровушки и волюшки.

— Иван, у тебя есть что почитать? — прервал мои умозаключения Алексей Шерстобитов.

— Полный баул. Архив русской революции, потом…

— Это который в двенадцати томах?

— Да, — удивленно протянул я. Подкованность нового собеседника произвела впечатление. — Еще трехтомник Троцкого «История русской революции», ну, и всякого разного по мелочам.

— Ух ты! — обрадовался Шерстобитов, потирая руки. — Если позволишь, начну с Троцкого.

— Конечно. Так это твоя библиотека? — кивнул я на залежи научно-популярной периодики.

— Моя. К сожалению, книги с воли больше не впускают, а здешнюю литературу всю проштудировал. Единственное, что осталось, — подписные журналы.

— Вань, ты сейчас откуда? — в разговор вмешался Вадим.

— С 507-й.

— Кто там?

— Шафрай, Паскаль, Лисагор, Заздравнов, Грибок…

— Вова Булочник! — перебил Шерстобитов. — И как он?

— Чердак сгнил, а так что с ним станется. Кстати, почему Булочник?

— У него по молодости мать в пекарне работала. Ну, он и бегал по району, всех булками угощал.

— Так ты тоже по орехово-медведковской теме? — Я безуспешно прокручивал в голове мелькавшие в прессе фамилии и лица группировки братьев Пылевых.

— Особнячком.

— Осудили уже?

— Нет еще. Сижу-то год и два. На следующей неделе только предварительные слушания начнутся.

— Что за беда?

— В основном, 105-я и 210-я, остальные — мелочевка.

— На сколько рассчитываешь?

— У меня явка с повинной. По первому суду, думаю, больше десяти не дадут. По второму, — Алексей прищурился и вздохнул, — короче, за все про все, надеюсь в четырнадцать уложиться.

— Постой, так это ты Леша Солдат? — выпалил я, до конца не веря, что передо мной легендарный киллер, началом громкой карьеры которого стало убийство Отари Квантришвили.

— Ну, да. — Алексей как-то неуверенно кивнул и застенчиво улыбнулся.

Однако всю эту неуверенность, застенчивость и улыбчивость смело можно было отнести к пустым созерцательным эпитетам, которые отражали лишь полный контроль над эмоциями — идеальные нервы, но никак не распространялись на характер. Лицо, моторика, манеры были словно обмоткой высоковольтных проводов, подавляющей и скрывающей разряд от взгляда и соприкосновения. Но об этом можно лишь догадываться, примеряя к портрету Солдата отрывочно известные штрихи его боевой биографии. Фальшь? Игра? Пожалуй, легче сфальшивить «Собачий вальс» «Лунной сонатой», чем изображать интеллект, эрудицию и воспитание при отсутствии последних. Да, пожалуй, еще глаза! У Леши исключительно прозрачный взгляд, без лживой щербинки, без взбаламученной мути и сальности. Если глаза и вправду зеркало души, то у Солдата в них отражались чистота и безгрешность младенца…