Замурованные: Хроники Кремлевского централа

В эти дни страна жила предвкушением праздника, ну, а мы — двухнедельного душняка. Пока все празднуют, мы сидим, давясь телевизионными объедками синтетического счастья. Новый год сродни условному рефлексу. Когда серое прозябание строго по расписанию разбавляется двухнедельным угаром, жизнь останавливается, а на режимных объектах приобретает характер управляемого хаоса, когда и без того наша самая «уважительная причина» — «забухал» приобретает священно-неприкосновенный характер. А значит, всех, кого еще не посадили, ждет входяще-исходящее оливье, прозрачный градус и ворох мишуры на облупившейся елке. Мы же, зэки, будем довольствоваться пьяными рожами и долгоиграющим перегаром мусоров, отсутствием писем, ларька, передач и свиданий, и, вероятно, двумятремя часами телевизора в новогоднюю ночь. Однако праздновать надо! Даже с таким диким реквизитом. Праздник — это пульс радости, а радость — иероглиф счастья. Поэтому выбора у нас не было.

В предпоследний день уходящего года была смена старлея, который некогда был капитаном. Ему лет тридцать пять. Всегда искренне вежлив, всегда с участием и сочувствием относившийся к арестантам, за что периодически подвергался разжалованию из капитанов в старшие лейтенанты. Служба вертухаем ему явно претила, он всегда неловко улыбался, словно извиняясь за свои псиновские шевроны. Зэки его любили, за глаза не поносили и оберегали от хамства. Еле заметный от снятой звезды след на погоне внушал если не уважение, то внутренний протест, поддержку и арестантскую солидарность с ДПНСИ.

На вечернюю проверку старлей вошел в хату с пушистой сосновой лапой. Его лицо предвкушало удовольствие от произведенного сюрприза.

— С наступающим вас Новым годом! — четко, громко, по-офицерски поздравил, вручив Сергеичу лапник.

— Спасибо, и вас с наступающим, — поблагодарил Кумарин, заставив старлея пожалеть, что не притащил елку.

Сосенка мягко покалывала ладонь, иголки еще источали живую нежность, освещая хату лесным малахитом. Дабы продлить неотвратимое увядание, лапник опустили в бутылку с водой, которая обновлялась каждый час. Вместо игрушек решили украсить карамелью в ярких фантиках, но пестрые бумажки лишь скрадывали живую красоту.

… Тридцать первого с утра мы принялись за генеральную уборку, остаточную стирку и помывочные процедуры. К вечеру хата блистала, застиранные футболки сменились модным новьем, воздух разряжал французский автошейв. Дело оставалось за «поляной» и выпивкой.

Праздничный стол — журнальный, самодельный из полочек — был накрыт «скатертью» — глянцевым журнальным разворотом с рекламой какого-то тихоокеанского курорта: сочетанием золотых языков пламени с бирюзовой чистотой смиренной стихии. Новогоднее меню состояло из рыбной и колбасной нарезки, сырной тарелки и аккуратно расчлененных фруктов. Не хватало только традиционных фужеров с игристым янтарем.

Но и здесь новогодний антураж был соблюден неукоснительно. Из пустых пластиковых бутылок мы вырезали новогодний хрусталь, а вместо шампанского своего часа в холодильнике дожидался двухлитровый «Буратино».

Итак, все было готово, оставалось лишь пережить поздравления вертухая и бывшего чекиста и под бой курантов загадать одно на всех желание — домой.

Проверка припоздала минут на сорок. ДПНСИ — «контуженый» майор был явно нетрезв: мятый камуфляж украшало, словно орден, плевкообразное пятно, рот перекашивал ликеро-водочный героизм, а глаза посылали друг друга на хрен. Взгляд источал сучье злорадство и рабье презрение к государевым врагам. Майор вошел в хату, сфокусировался, прищурился и молча, пренебрежительно, с оттяжкой кивнул подбородком.

— С наступающим Новым годом, товарищ майор, — снисходительно улыбнулся Сергеич, лукаво перехватив взгляд ДПНСИ.

Майор шарахнулся глазами, лицо суетливо задвигалось. Он видел с душою накрытый стол, изящные бокалы и запотевшее «Буратино», он не мог про себя не отметить наш безукоризненный внешний вид, веселые лица без тени тюремной скуки и горчинки самопального хмеля. Он видел праздник, ему недоступный, даже с его двумя полосками и звездой, даже с его седыми висками и заплеванным мундиром. Он ерзал глазами, убегая от наших, в которых боялся увидеть жалость за очередной отмеренный год его паскудной жизни.

Презрительное самодовольство было побеждено злобствующей завистью, которая судорожной гримасой стянула лицо майора. Но у него еще оставался шанс не подавиться, выхаркать собственное дерьмо. Он ждал, когда мы его попросим не выключать телевизор. Неестественно зависнув в молчаливом ожидании, через секунд двадцать майор выдавил: «Телевизор сегодня до часу». И снова тишина. Майор вжал шею, рожа пошла пунцовыми пятнами. Он вытер о форму вспотевшие ладони, ковырнул в ухе обгрызанным ногтем и выскочил из хаты.

Из открытой форточки потянуло автомобильным выхлопом. Неужели кого-то привезли? За два часа до Нового года! Здорово! Воспоминание на всю жизнь.