Замужем за облаком. Полное собрание рассказов

Он вспоминал о первой ночи на лесах с Лайлом Толботом. И, отскребая с уродливой каменной рожи многолетние наслоения грязи и копоти, он незаметно для самого себя начал мурлыкать «Дом на высокой горе» – песню, которую пел тогда Лайл. К тому моменту, когда он это заметил, ледяная крупа сменилась быстро набиравшим силу дождем. И он, улыбаясь, запел громче: «Домой, домой, в дождь проливной…» Тут он запнулся, вдруг осознав, что все так и есть на самом деле: он находится у себя дома, под проливным дождем зимним вечером, в самом центре величайшей загадки, разгадывать которую нет нужды, ибо уже сам факт ее существования делает его жизнь более яркой и насыщенной.

Где-то в глубине души Алан Харрис понимал, что его внезапный уход наверняка стал величайшей загадкой для его жены. Она заслуживала объяснения – но она никогда его не получит. Да и как это можно объяснить: «Я съел кусочек здания, и оно похитило меня навсегда»?

– А что еще ты мог бы сказать ей при встрече?

Алан находился высоко на лесах. Никого поблизости не было. Все его коллеги работали на дальнем конце гигантского здания. Услышав голос позади себя, он понял, что тот мог исходить лишь из одного источника. Повернувшись, он обнаружил, что горгулья смотрит на него, мигая пустыми глазами.

– Подойди ближе, – сказала она.

С виду горгулья представляла собой смесь обезьяны, демона с картины Фюссли и чего-то еще, видимо не вполне ясно представляемого самим скульптором. Свирепая и в то же время забавная – типа «то ли порешит, то ли рассмешит».

Алан без колебания приблизился к горгулье, чье лицо находилось чуть выше уровня его глаз.

– Не знаю, что бы я ей сказал. Надеюсь, у нее все хорошо. Это единственная причина, по которой я хотел бы спуститься вниз. Просто чтобы проверить, все ли у нее в порядке.

– Ты можешь спуститься. Здесь твои дела закончены.

Эти слова, произнесенные горгульей, были для него как внезапный удар под дых.

– Как это понимать?

– Мы получили от тебя то, что хотели. И в благодарность мы предоставляем тебе выбор: ты можешь вернуться к прежней жизни и попытаться восстановить отношения с женой или ты можешь продвинуться дальше. На следующий уровень.

– Что еще за уровень?

Горгулья покачала головой:

– Ты не поймешь, даже если я тебе скажу. Это неописуемо.

– Ну хоть чуть-чуть намекни, а?

– Нет. Но выбрать ты должен прямо сейчас.

Алан подумал о своей доброй жене и своей скучной жизни в ту пору, когда он смотрел на мир сквозь двойные стекла на десятом этаже офисного здания. Ему нравились таинственность и непредсказуемость его теперешнего бытия. И это явилось решающим доводом. Он сделал выбор.

У горгульи были длиннющие обезьяньи руки, так плотно прижатые к груди, что их не сразу и разглядишь. Теперь эти руки отделились от туловища и чудовищной силы толчком смахнули Алана с помоста.

Он не успел испугаться. В момент толчка он все еще размышлял о загадке, в которую превратилась его жизнь, и о том, как ему это нравится. Когда же он запоздало понял, что падает с высоты, это понимание обернулось одним всеобъемлющим: «КАК ЖЕ ТАК?» Продолжая падение сквозь дождь, он смог добавить к этому вопросу только слова: «Ну и ладно».

А когда несколько секунд спустя он приземлился на карниз, хлопая крыльями и беспрестанно воркуя, он уже был сизым голубем с пустыми золотистыми глазами и мозгом величиной с семечко. С важным видом он прошелся туда-сюда, встряхивая крыльями, а потом заметил какие-то крошки на дальнем конце карниза и устремился туда, чтобы попробовать их на вкус.

По другую сторону окна женщина пила горячий чай, сидя в одиночестве за кухонным столом. На этот вечер у нее было назначено свидание, и она ломала голову над выбором платья. Заметив на карнизе птицу, она мельком подумала: каково это – жить на улице сырой декабрьской ночью? Одну-две секунды, не более, голубь и женщина смотрели друг на друга. Золотистый глаз птицы был пуст и загадочен, как сама смерть. Глаза женщины были полны самых разных чувств и загадочны, как сама жизнь. Затем птица нагнула голову и застучала клювом по карнизу в поисках пищи, как слепец выстукивает палочкой дорогу к своему дому.

Ведран

– Он не филе миньон, он даже не бифштекс. Разве что ростбиф. В лучшем случае – лондонское жаркое.

Вот так это началось для Эдмондса. Это были первые слова, услышанные им в то утро после того, как он опустился на сиденье, посмотрел за окно и подумал: какого черта я здесь делаю? Впрочем, ответ на этот вопрос он уже знал: ему оставалось либо сесть в этот автобус, либо вернуться домой и покончить счеты с жизнью. Выбор был жесток и прост.

Большой желто-белый автобус стоял в парковочном кармане; двигатель работал, выплевывая серые клубы газов. Водитель прислонился к борту рядом с открытой дверцей, покуривая сигарету и безразлично глядя на группу пожилых людей, собравшихся на тротуаре в ожидании посадки.