Замыкая круг

Позднее, когда мы вышли из приятной магазинной прохлады и солнце начало припекать наши голые плечи, ты предложил выпить пива где-нибудь на воздухе, и я была очень не прочь, только вот сомневалась, можно ли, ведь жарища, почти тридцать градусов в тени, а у нас в сумке два кило свежей рыбы. Ты сказал, что все наверняка будет в полном порядке, и хотя уверенности у меня не прибавилось, я сказала о’кей, и мы двинули в «Прибрежный уголок», где заказали по ледяному пиву и сели за столик на двоих, возле самой балюстрады. Только ополовинив стакан, я заметила, что всего через несколько столиков от нас сидят Юн, Эскиль и их папаша, жуткий скандалист, получивший увольнительную из тюрьмы, где он отбывал солидный срок за контрабанду наркотиков для мотоциклетного клуба, которому задолжал деньги. Юн рассказывал, что отца на время отпустят, но не говорил, что тот приедет сюда, и от изумления я подтолкнула тебя, так что немножко пива выплеснулось из твоего стакана через край, на стол, образовав блестящую, чуть дрожащую лужицу. И как раз когда ты обернулся посмотреть, отчего я так разволновалась, какой-то здоровенный малый с осоловелыми от пива, слезящимися глазами и нехорошей ухмылкой встал и пошел к их столику. Не помню, как его звали, но он был вроде как местный up-and-coming

[17]

забияка, и все понимали, что он надумал спровоцировать Юнова отца, вроде как бросить вызов предшествующему поколению скандалистов, и, хотя отец Юна находился в увольнительной и с этой точки зрения, участвуя в скандале, рисковал много потерять, завести его оказалось легче легкого. Когда молодой бугай оперся обеими руками на стол и во весь голос принялся нагло рассуждать, что, мол, те, кто мотает срок в тюряге, лишены секса с женщинами и, чтобы дать выход похоти, большинство, как все знают, занимается этим друг с другом, Юнов папаша смотрел ему прямо в глаза, причем явно не пытался показать этим взглядом, будто он круче, чем на самом деле, и напугать задиру, он просто сосредоточил во взгляде известную всему городу неимоверную ярость, которая уже закипала. Посетители, особенно те, кто знал Юнова папашу, прекрасно это сознавали, и атмосфера тотчас накалилась. Какая-то рослая женщина с прокуренным голосом, искусственной розой в волосах и большими белыми грудями, выпирающими из маловатого бюстгальтера, встала, подошла к парню и предложила ему отойти с ней к другому столику, ей, мол, надо с ним потолковать, и хотя парень наверняка раскусил уловку, смекнул, что она просто хочет увести его отсюда, пока не грянул скандал, он все же пошел с ней. По-прежнему ухмылялся, буркнул Юнову папаше: Ой-ой, как ты меня напугал! — но все видели, что он боится, да он и сам наверняка это понимал, а чем яснее ему становилось, что он потерял лицо и поставил под угрозу свою славу крутого и отчаянного забияки, тем больше его обуревала жажда мести, и минут через пятнадцать, набравшись храбрости, он вдруг опять навис над их столом, еще более наглый и с еще более широкой издевательской ухмылкой. Несколько пошлостей отец Юна выслушал молча, ничего не предпринимая, но когда парень спросил, какая роль ему нравится больше — активная или пассивная, сдержаться уже не мог, встал, произнес риторическую, но обязательную фразу «пойдем выйдем», после чего последовала короткая и весьма неприглядная расправа: парень даже замахнуться не успел, а Юнов папаша пнул его в пах, потом обхватил руками его затылок, нагнул голову книзу и врезал коленом ему в нос, причем не один раз, яростно смеясь сквозь зубы и спрашивая, по-прежнему ли парень думает, что связался с паршивым гомиком.