Занимательная география

Вот другой; он несет также на голове корзину, но в ней — цветы, и этот говорит речитативом, равномерно повышая первый раз и понижая второй раз тон, Одно и то же слово:

— Аромат… аромат…

Кажется, как будто он разговаривает сам с собой. Кажется, будто он спрашивает: «Аромат?» и сейчас же с большим убеждением отвечает: «Аромат!»

Все это так далеко теперь пространственно от меня. Но все это так близко и стало родным. Ведь в 20-м году я встречал сартов не только на улицах; я встречался с ними на рабфаке Среднеазиатского Государственного Университета. Там они не кричали уже «булкэ-э-эй»; они изучали те страны, которые производят зерно для этих самых «булкэй». Там они не бормотали также «аромат-аромат»; они изучали, какое значение имеет аромат для жизни растений.

От Ташкента до Мерва

Вагоны поезда Среднеазиатской железной дороги стояли сплошь окрашенные в белый цвет; в вагон-ресторан грузили лед. Все это обещало трудный путь, но так как это было ново, то приготовления к жаре скорее радовали, чем огорчали или озабочивали.

Я знал, что на предстоящем пути надо не прозевать два пункта: Тамерлановы Ворота и мост через Амударью.

Но путь дал мне гораздо больше.

Перегон за перегоном, и передо мной, — правда, слишком поспешно, но все же развертывался лист за листом альбом туркестанского пейзажа и туркестанского хозяйства.

Сначала сады, без конца сады и без конца огораживающие их глинобитные заборы — дувалы. Дальше — бахчи; плети арбузов и дынь стелются по земле, на них почти нет листвы; арбузы еще выделяются кое-как своим зеленым цветом, но дыни, окраски, по большей части грязно-зеленой или желтой, переходящей в коричневую, издали совершенно пропадают для глаза, и бахчи кажутся заброшенным полем, еще не прибранным с прошлого года. А вот поля хлопчатника; веселые, зеленые заросли раскидистого кустарника; сейчас они только зелены; а осенью они покроются белыми хлопьями созревших хлопковых семян, выпирающих из лопнувших коробочек плода.

Больше всего привлекают взор рисовые поля. Они изумительны по разделке; они кажутся произведением чертежника-художника, и трудно поверить, что это — работа земледельца: до того чиста, до того математически точна работа.

Поле, предназначенное под рис, делится на отдельные площадки, и каждая площадка огораживается земляным валиком. Каждая площадка выравнивается с изумительной точностью так, чтобы все поле имело определенный наклон. Этот наклон отнюдь не крут; он незаметен для глаза, и нужна вся зоркость, вся точность глазомера туземца, в течение веков воспитавшего свой глаз, чтобы придать полю этот плавный легкий уклон. В валиках, разделяющих площадки, сделаны выемки на глубину приблизительно половины высоты валика. В головную площадку напускается вода; она заливает всю площадку и, когда дойдет до дна выемки, начинает переливаться в соседнюю площадку. Там повторяется то же самое. Таким образом, вода покрывает все поле, покрывает его на совершенно определенную глубину, и все время медленно сменяется, — медленно именно потому, что уклон каждой площадки весьма невелик. И оттого, что вода сменяется лишь очень медленно, она хорошо прогревается.

Кстати сказать, рис берет громадные количества воды; если вы примете во внимание только что указанный способ культуры этого болотного злака, — а имейте в виду: рисовые поля затоплены от посева до сбора жатвы, — вы не удивитесь, что рис требует до 3 тысяч куб. м воды на 1 гектар.

Но рисовые поля там, дальше, — у Самарканда. Мы пока проехали только первые станции от Ташкента. Подходим к станции Сырдарьинская. И в вагоне большое удивление. Подумайте: мы едем в июле, в разгар жары, а Сырдарья разлилась!

— Что это? Наводнение? — спрашивают пассажиры.

Но это не катастрофа; это — норма. Сырдарья берет свое начало в высоких горах из ледников. Высокогорные льды в силах растопить только горячее летнее солнце; Сырдарья, как и другие туркестанские реки, как все горные реки, разливается именно в разгар летней жары. Они, горные реки, разливаются именно тогда, когда равнинные реки пересыхают.

А дальше — Голодная Степь, и вместе с ней — чудо превращения пустыни в культурный, насыщенный производством уголок: человек провел оросительные каналы и дал жизнь пустыне.

«Тамерлановы Ворота» дают меньше впечатлений; это — ущелье, пробитое речкой Санзаром в Нуратинском хребте. Скалы дики, проход узок, но скалы эти здесь не высоки; поэтому, когда поезд проходит самое ущелье, оно кажется и менее величественным и менее узким, чем когда смотришь на него издалека; тогда оно действительно кажется узкой щелью в хребте, и стены его кажутся совершенно отвесными. Тогда становится понятной и легенда: горы сами собой расступились, когда к ним подошел Тамерлан в своем походе из Азии в Европу.

Тамерлана же напоминают и еще раз остатки древнего моста через р. Зеравшан (недалеко от Самарканда). Это — Арка Тамерлана.