Западня. Книга 1. Шельф

Теперь Лиза видела, что многие расположились на манер цыган — полы главного зала были устелены какими-то тряпками, на которых сидели и лежали люди. Над всем этим табором уже витал легкий запашок давно немытых тел. Места в гостинице при аэропорте закончились еще три дня назад, а уезжать в город никто не рисковал: буран мог кончиться в любой момент, и в любой момент начаться снова. Кровать и душ не стоили риска застрять еще на неделю.

— Так, Лиза, — решительно сказала Нина, — сиди здесь с сумками, мне надо позвонить.

Лиза послушно присела на чемодан — каким-то чудом клочок пола у телефонной будки был не занят, здесь никто не толкался и не наступал на ноги. Нина, поджав губы и побрякивая монетами в ладони, переминалась в очереди. Будку целиком заполнял здоровенный дядька с жирным складчатым затылком; розовая кожа просвечивала сквозь короткую белобрысую шерсть, на толстой шее блестела золотая цепь.

— Что значит, не дают? — орал он в трубку. — Что значит — аэропорт закрыт? Я здесь вторые сутки кантуюсь! Оно мне надо? Организуй! Меня не… Ты мне…

Лиза покраснела и отвернулась. Не то, чтобы она никогда не слышала мата — но этот дядька ругался как-то особенно отвратительно. Раздался грохот и жалобный звон — мужик швырнул трубку и вывалился из будки. Лицо у него было бесформенное, как пельмень, и красное. Лиза внезапно поняла, что он — копия тех здоровяков, которые провожали от машины до квартиры отца Фатимы. Интересно, у него есть пистолет? Лиза присмотрелась, ища на толстом брюхе очертания оружия, но ничего не заметила.

— Хамы, — тихо проговорил невысокий старичок. Лиза, кажется, даже знала его — вроде бы он работал в детской поликлинике.

— Трубку не сломал? — тревожно спросила Нина.

— Гудок есть, — ответил старичок и принялся скармливать автомату монеты. Разговаривал он недолго. — Прошу, — старичок любезно распахнул дверь перед Ниной. Та царственно кивнула и вошла в будку.

— Папа, мы в Хабаровске, — услышала Лиза. — Да, с девочкой. Да, ждем. Ты… Хорошо. Что?! — Нина надолго замолчала. Повторила сухо: — Хорошо. Пока.

Повесив трубку, она какое-то время стояла, обхватив локти — пока следующий в очереди не забарабанил по стенке телефонной будке. Нина вздрогнула, будто приходя в себя, и подошла к Лизе.

— Твой папа нас встретит, ему передадут, — сказала она.

— У вас неприятности? — тихо спросила Лиза, вглядываясь в лицо Нины. Та с досадой пожала плечами, вздохнула:

— Папа у меня старенький уже. Иногда таким бывает… — она махнула рукой.

— Злым? — спросила Лиза. — Мой папа иногда бывает ужасно злым, не разрешает мне всякое или ругается сильно. Но я все равно… — голос Лизы задрожал, — все равно его очень люблю.

— Да, — вздохнула Нина и притянула девочку к себе. Взъерошила волосы. — Подстричься тебе пора, а? Хоть бы ободок носила или заколки.

— Я потеряла, — быстро сказала Лиза и отвернулась.

***

Холодный ветер забирался под меховую одежду, трепал волосы, выбившиеся из-под шапки, заставлял глаза слезиться — ресницы покрывались звездочками инея. Любой из людей города давно бы уже сдался, отступил, сбежал в тепло. Там бы прихлебывал горячий чай, грея ладони о стакан, приговаривая: «Ухх, ветрило, буран, чтоб его…»

— Буран, — губы человека, катящего на лыжах по снежной равнине, искривились в ухмылке. Ветер подталкивал в спину, помогал сохранять равновесие на поворотах. Это был еще не буран — так, ветер. Погода испортится позже, и тогда уже — испортится по-настоящему.

А этот ветер был свой, с детства знакомый. Петр мог бы, закрыв глаза, угадать по запаху, откуда он прилетел. Издалека ли, с океана, или примчался с юга, вдоль неровного берега, или с материка… Или из ненавистного города, с запахом бетона, песка, сдавленного человечьего дыхания и мусорных свалок.

Петр скрипнул зубами и опустил веки. Здешние места он знал наизусть, и можно было какое-то время нестись по снежной глади вслепую, не цепляясь взглядом за белые горбы сопок и угрюмое серое небо.

Из глубин зимней памяти всплыли картины прошлого.

Пронзительные крики чаек. Глухой стук бубна, попадающий в такт с ударами сердца. Огненные точки в темной синеве ночи — кедровый стланик горит искристо. Тяжело бухающее о берег море. И кружение, кружение, кружение. До одури, до вкуса крови во рту, до бессилия. Закружиться и упасть на колени перед морем, вдохнуть непослушным ртом холодного соленого воздуха, вытолкнуть из себя: «Й-эээ-еее-хх!», взмахнуть отяжелевшей рукой.