Западные славяне и Киевская Русь в X-XI вв.

Mirabilia mundi (чудо мира), двадцатилетний Оттон III, сын Оттона II и византийской принцессы Теофано, аскет и мистик, несмотря на превосходное здоровье и телосложение, считал своей жизненной миссией renovatio Imperil Romanorum (возобновление Римской империи). В его воспаленном мозгу бродила идея создания уни­версальной всемирной монархии, способной полностью затм>ить блеск соперницы — Византии, с центром в Риме, который в представлениях европейского средневекового общества был символом государствен­ной мощи и величия. Для атмосферы, царившей при германском императорском дворе в конце X в., и в которой обсуждалось renovatio Imperil, чрезвычайно характерна попытка заключить брак между Оттоном III и дочерью византийского -императора Константина VIII, предпринятая в 997 г. Отсутствие у Константина VIII мужского потомства давало некоторым германским политикам основания для надежды путем династическо­го брака объединить в одно целое две могущественные европейские империи47. Только после неудачи этого сватовства Оттоном III был сформулирован тот план создания универсальной всемирной империи, характерис­тика которого будет дана ниже.

Фантастические, если не сказать проще — авантю­ристические планы императора, по мнению многих ис­следователей, нашли отражение в миниатюре из книги евангельских чтений, принесенной Генрихом II в дар Бамбергскому собору и хранящейся в Государственной библиотеке в Мюнхене48. На миниатюре изображен император в окружении своих придворных и принося­щие ему дары Рим (т. е. Италия), Галлия (т. е. терри­тория современной Западной Германии и Бельгии), Гер­мания и Славия (Sclauinia), олицетворяемые четырьмя одетыми на римский манер фигурами с коронами на головах.

Если предположение, что миниатюра из книги еван­гельских чтений действительно изображает олицетворе­ние империи Оттона III правильно49, то не может не вызвать никакого удивления и согласие Болеслава Храб­рого признать свое государство составной частью Империи в качестве ее вполне самостоятельного и равно­правного члена. Перенос центра политической жизни Империи в Рим и связанное с этим резкое ослабление политических позиций восточногерманских феодалов вполне отвечали государственным интересам Польши. А в том, что под Славней бамбергской миниатюры из книги евангельских чтений следует понимать Польшу, нет никаких сомнений в литературе, если не считать особняком стоящей точки зрения О. -Кралика50, считав­шего, что Славия — это Чехия. После работы 3. Фиа­лы и Д. Тржештика51 возвращаться к этому предполо­жению, пожалуй, нет никакой нужды.

Убеждение в том, что светские решения Гнезненско-го съезда находились в тесной связи с планами Оттона III основать вместо германской универсальную монар­хию 52, еще более укрепится, если вспомнить сообщение Галла Анонима о передаче Болеславу копья св. Мав­рикия, являвшегося в X в. для саксонской династии

и              о                                              СО

символом высшей светской властим, и права назначать на церковные должности в уже завоеванных или в тех, которые будут завоеваны позже, языческих землях. В первую голову речь здесь шла, конечно, о прусских землях, где сложил свою голову Войтех Славниковец54. Согласуется с такой трактовкой Гнезненского съезда и весьма характерное для двора Оттона III стремление возродить римские институты, обычаи и римскую терми­нологию. Об этом, кстати говоря, без всякого воодушев­ления пишет и Титмар Мерзебургский55, отмечающий вместе с тем и интерес Оттона III к каролингской тра­диции.

Как бы, однако, ни решился в дальнейшем вызвавший появление большой литературы вопрос о патрициате Болеслава Храброго, очевидным остается, что Гнезнен-ский съезд не только привел к церковной самостоятель­ности Польшу, но и укрепил ее политические позиции в качестве самостоятельного государства. Универсалист­ская концепция Империи в трактовке Оттона III ослабляла восточногерманских феодалов, отвечала конк­ретным, реальным целям политики польских феодалов конца X — начала XI в. Зато универсализм Оттона III явно вызывал раздражение среди германских феодалов, свидетельством чему является историческое сочинение Титмара Мерзебургского.

Поэтому если даже признать, что формально реше­ния Гнезненского съезда означали вступление Польши в состав Империи, то это никоим образом не затрагива­ло основ польской государственной самостоятельности. Фактически речь могла идти лишь о признании универ­сализма императорского сана, а не прав императора на прямое владение страной56. При этом Польша должна была войти в Империю в качестве вполне самостоятель­ного и равноправного ее члена, что открывало перед ней широкие перспективы экспансии в Центральной и Северной Европе.

В том, что Болеслав I именно так оценил итоги Гнез­ненского съезда, не может быть никаких сомнений. В этом лучше всего убеждает его чешская политика57.