Запах соли, крики птиц

— Можно подумать, ты у нас чертовски примерный. Легко говорить, когда купаешься в папашиных бабках! — прошипела та, чуть не опрокинув бокал с пивом, который только что поставила на поднос.

— Послушай, некоторые вещи не делают даже ради денег.

— Некоторые вещи не делают даже ради денег, — передразнила Тина фальцетом, скорчив гримасу. — И будешь до тошноты доволен собой, блин. А эта сволочь Мехмет! Убью, блин!

— Э, охолони, — сказал Калле, прислоняясь к мойке. — Они ведь угрожали запретить съемки, если все промолчат. А тебе, похоже, больше всего хотелось спасти собственную шкуру. Ты не имеешь права тащить в дерьмо остальных.

— Ты что, не сечешь, они же только блефовали! Да в жизни бы они не закрыли единственное, что привлекает к ним хоть чуточку внимания. Они, блин, живут этим!

— В любом случае, я не считаю Мехмета виноватым. Если бы я видел, как ты брала дневник, я бы тоже сказал.

— Не сомневаюсь, жалкий трусишка, — ответила Тина. Она так разозлилась, что державшие поднос руки дрожали. — Твоя беда в том, что ты все время болтаешься по дорогим кабакам Стокгольма и думаешь, что это и есть жизнь — размахивать папашиными кредитками, ни хрена не делать и только паразитировать на всех остальных. Сплошная патетика, блин! И ты еще смеешь объяснять мне, что правильно, а что нет! Я, по крайней мере, хоть чем-то занимаюсь, куда-то стремлюсь, пытаюсь чего-то добиться в жизни! У меня есть талант, что бы там ни говорила эта проклятая Барби!

— Ах вот где больная мозоль, — усмехнулся Калле. — Она написала что-то о твоей так называемой карьере певицы, а ты такая мелочная дрянь, что решила раскрыть ее душу прессе. Она сказала то, что думают все, и ты не смогла этого пережить.

— Она все время врала, проклятая сука! Сказала мне, что не говорила остальным, будто из меня ничего не получится и я совершенно бесталанна. Она наврала мне, что никому такого не говорила, клялась, что это чья-то злобная выдумка, уверяла меня, что это ложь, кто бы ее ни распространил. А потом я увидела, что она так и написала в дневнике, значит, все было правдой! Она, конечно же, так считала и наверняка натрепала всякой мерзости про меня остальным.

Один из бокалов опрокинулся и скатился с подноса на пол: осколки стекла разлетелись на несколько метров.

— Блин, — прошипела Тина и поставила поднос с оставшимися бокалами, потом взяла веник и стала сметать осколки в кучу. — Да пошли вы все!

— Послушай, — спокойно сказал Калле. — Я никогда не слышал от Барби про тебя ни одного дурного слова. Насколько я знаю, она тебя только подбадривала, да ты и сама говорила об этом на последний встрече с Ларсом. Помнится, даже пускала крокодиловы слезы.

— Думаешь, я такая идиотка, что просто так поливаю грязью покойницу? — спросила она, подметая последние осколки.

— Что бы она там ни написала в дневнике, тебе не стоит ее за это осуждать. Она ведь написала чистую правду. Ты поешь отвратительно, и на твоем месте я бы уже начал составлять заявление в «Макдоналдс». — Он засмеялся и бросил беглый взгляд на камеру.

Тина швырнула веник на пол и быстро подскочила к нему.

— Ты бы лучше попридержал язык, Калле, — прошипела она, оказавшись с ним лицом к лицу. — Ведь не только ты один слышал то, что говорилось тем вечером, когда она умерла. Ты с ней тоже обошелся довольно круто. На тему о том, что она натрепала, будто твоя мать покончила с собой из-за папаши. Она тогда тоже утверждала, что не говорила этого. На твоем месте я бы лучше заткнулась.

Она взяла поднос и вышла с ним в ресторанный зал. Калле остался стоять с мертвенно-бледным лицом. Он прокручивал в голове обвинения и ругательства, которыми осыпал Барби в тот вечер. Ему вспомнился ее непонимающий взгляд, полные слез глаза и заверения в том, что она не говорила и никогда бы не могла сказать ничего подобного. И самое ужасное, он не мог отделаться от ощущения, что ее заверения были искренними.

— Патрик, у тебя есть минутка? — Анника умолкла, увидев, что он разговаривает по телефону.

Он поднял палец в знак того, чтобы она подождала. Разговор, похоже, подходил к концу.

— О'кей, договорились, — сердито сказал Патрик. — Мы получаем доступ к дневнику, а вы первыми получаете информацию, когда поймаем преступника. Если поймаем.

Он швырнул трубку и повернул к Аннике измученное лицо.

— Проклятые кретины, — выразительно произнес он и вздохнул.

— Журналисты из вечерней газеты? — спросила Анника, садясь.

— Так точно. Я официально заключил договор с дьяволом. Вероятно, дневник можно было заполучить и без этого, но тогда потребовалось бы слишком много времени. Мы с ними торгуемся уже три дня. Пусть уж лучше будет так. Придется выдать им то, что причитается.

— Да, — произнесла Анника, и Патрик только тут заметил, что она с нетерпением ждет возможности что-то сказать.

— А что у тебя?

— Запрос, который я разослала в понедельник, дал результаты, — ответила она, не в силах скрыть удовлетворение.

— Уже? — удивился Патрик.

— Да, вероятно, внимание прессы, в данный момент прикованное к Танумсхеде, сыграло нам на руку.

— Что же ты получила? — В его голосе появились нотки волнения.