Запах стекла

— Насчет посрать — эт'точно. Но вот неудачник — нет!

— Смеешься. Это ты зря.

— Сам же помнишь, как во время кризиса мы стояли в очереди за бензином. Час три стояли. Уже подъезжали к станции, когда приехала цистерна. Ну и пошел мужик с объявлением про запрет въезда в руках. Три сотни машин в кошмарной, социалистической очереди. А он… он поставил стойку с запетом как раз за твоей машиной. Тебе уже не нужно было ожидать еще пару часов, потому что тогда именно столько все это и длилось. Он выбрал именно твой задний бампер. Именно твой, среди трех сотен автомобилей.

— Вибрация реальности, — Гусев тоже закурил.

— Что?

— Не чувствуешь? Когда ты должен будешь выиграть, то испытываешь вибрацию действительности.

— Чтоб ты скис! Что?

— Погляди, — «Полковник» вынул из кармана две игральные кости. Бросил. Тройка и пятерка. — Вот сейчас проиграю, — сказал он.

У Дитриха выпало пять и четыре. Еще раз. У Гусева: тройка и двойка. «Зепп»: четыре и пять.

— А вот сейчас выиграю.

Гусев выбросил две шестерки. У Дитриха только лишь единица и двойка.

— Я ебу! Как ты это делаешь?

— Не делаю я ничего. Это само делается. Я же только наблюдаю за реальностью.

— Как ты, черт подери, следишь за реальностью.

— Видишь ли… — Гусев жестом подозвал официантку и заказал еще два замечательно охлажденных «Окочима». — Неоднократно я обращал внимание на то, что игра, в которую мы играем, пытается нам помочь. Понятное дело, если игра встретится с исключительным болваном, или же обстоятельства тебе не способствуют, тогда ничего из этого не выйдет, но…

— Ну спасибо, что назвал меня болваном, — Дитрих усмехнулся на все тридцать два зуба.

— И не говори. Игра желает, чтобы ее выиграли, и потому помогает игроку. Как раз это и есть вибрацией реальности. Хороший наблюдатель это чувствует.

Дитрих прикусил губу. Он долго знал Гусева, так что знал: коллега над ним не насмехается.

— О'кей. Покажи мне эту «вибрацию реальности», — он вытащил из кармана горсть монет. — Сколько у меня в горсти? Тот, кто укажет наиболее близкую сумму — выигрывает! — он анализировал про себя свои сегодняшние расходы, чувствовал тяжесть монет в ладони. Вот теперь он должен был выиграть. — Двадцать злотых. Нет… — тряхнул он рукой, словно бы желая взвесить мелочь. — Пятнадцать. Ммммм… Тринадцать. Двенадцать. Около двенадцати злотых

— Семь пятьдесят, — буркнул Гусев.

— А вот хренушки! — Дитрих высыпал монеты на столешницу. Начал считать. Возбужденный развлечением, отпил два глотка пива. — Пять, шесть, шесть девяносто… Господи… Семь девяносто! — Семь, холера ясна, девяносто! Ну, откуда ты знал?!

— Не знал я.

— Тогда почему ляпнул: семь пятьдесят?

— Не ляпал. То была вибрация реальности.

Дитрих сделал два больших глотка.

— И это значит?

— Я знал, сколько там у тебя в горсти. Более-менее.

— Это игра тебе подсказала?

— Нет. Чувствовал. Даже не знаю, как это тебе сказать…

Жаркий летний день в подземном убежище-переходе, под парочкой метров бетона, с огромным «окном», впускающим дующий из-под городского рва ветерок и с холодным пивом на столе был таким уж докучливым. Немногочисленные прохожие двигались неспешно, солнце отражалось на поверхности воды все более багровыми рефлексами. В очередной раз за этот день Гусев поглядел на элегантный конверт, содержащий результаты его больничных исследований. После этого перенес взгляд на вырезанное из газеты фото, изображающее девочку трех-четырех лет, сидящую в одиночестве на плоской крыше какой-то пристройки. Девочка, задумавшись, глядела в пустое, затуманенное пространство прямо перед собой.

Ему сделалось грустно. Уинстон Черчилль называл это «черным псом». Люди ведь называют депрессию по-разному. Его собственный, Гусева, черный пес, таился где-то поблизости. Еще не подходил, но уже скалил зубы в укрытии, неспешно кружа где-то рядом. «Ты еще будешь моим, старик», — казалось, говорил он на своем собачьем языке. — «Ты еще достанешься мне…».

«Зепп» Дитрих потянул приличный глоток пива.

— Что это ты так задумался, старик? — спросил он.

«Старик»… Точно так же говорил и черный пес.

— А… фигня.

— Я просто обязан у тебя выиграть.

— Так выиграй.

— Во что?

— В моряка? — ответил Гусев вопросом на вопрос. Черный пес был опасно близко.

— Нет проблем…

Иван поднес бокал к губам, но закончить не успел. Что-то дернуло им. Гусев тоже почувствовал это, причем, гораздо лучше.

— Господи Иисусе! — Дитрих отставил пиво. — Дева Мария! Почувствовал!!!

— Да нуууу?

— Я почувствовал вибрацию реальности! Теперь выиграю.

— Нет. Не выиграешь.

— Но я же почувствовал, как дрогнула действительность.

— Ну да?! — Гусев все так же улыбался. Для него, для вдохновенного наблюдателя, это было как оргазм. Он чувствовал это всей своей сутью, всеми фибрами. И сейчас не мог отойти от шока. — Только что началась какая-то игра. Большая. Чудовищно огромная. Совершенно невероятная!

— Звиздишь.

— Она желает нм помочь. И это будет чудовищно невероятное чувство, — Гусев спрятал конверт из больницы и снимок девочки в папку. — Никогда я еще не чувствовал чего-то такого.

— Неправда. Я сейчас выиграю. Я же почувствовал!

— Нет.