Читаем Запятнанный Даль (Сборник статей) полностью

Вот одно из несоответствий с медицинским свидетельством: «Доказчицы утверждают, что в школе [синагоге] кололи мальчика все евреи и еврейки, коих было более 40 человек, на теле же замечено штаб-лекарем только 14 ранок, в числе коих не упоминается о ранках близ пазуха, на левом боку между ребрами и на плече, нанесенных Максимовой и Козловской, по собственному их уверению». (133) Еще одно, не менее примечательное: «Доказчицы упоминают об обрезании уда, совершенном пред истязанием мальчика; но в свидетельстве медика о сем ничего не упомянуто, тогда как штаб-лекарю нельзя было не заметить сего знака и не поместить оного в свидетельстве, тем более, что он видел неважное пятно на кончике тайного уда наверху, происшедшее, по мнению его, от сильного трения ляжек». (133–134)

Н.С. Мордвинов

Более обстоятельно Мордвинов останавливается на несоответствии показаний «доказчиц» здравому смыслу. По их словам, из трехлетнего мальчика были извлечено в несколько раз больше крови, чем могло содержаться в его маленьком тельце. Кровь эту Терентьева якобы возила в другие города через год и через два года после ее извлечения, и при этом кровь сохраняла свои свойства, хотя, она должна была давно разложиться и все свои свойства утратить. Евреи якобы продолжали давать Терентьевой преступные поручения уже после того, как та громогласно их обвиняла в убийстве, что конечно, совершенно немыслимо.

Мордвинов останавливается на путанице в показаниях трех доказчиц о ритуале обращения в иудейскую веру. Получается, что Козловскую «обратили» таким образом, что она сама ничего об этом не знала до последнего момента, зато обращение Максимовой и Терентьевой сопровождалось сложными приготовлениями и длительным обрядом; Марью Терентьеву голой поджаривали на сковородке, а затем выдали замуж за женатого человека, имеющего детей. Причем Козловскую обращали один раз, а Терентьеву и Максимову минимум по два раза. Уже обратившись в иудейство, они продолжали ходить в церковь и вообще «усердно исполняли христианский долг». (136–137)

Анализируя показания обвиняемых евреев, Мордвинов указывает, что все они отрицали свою вину, но следствие считало их уличенными, так как на допросах они не всегда вели себя по-джентельменски.

«Подсудимые, по удостоверению следователей, при допросах, при очных ставках и особенно при виде окровавленного лоскута приходили в исступление, с судорожными движениями в лице бросали на Терентьеву зверские взгляды и осыпали ее ругательствами, некоторые же из них впадали в совершенное изнеможение. Подобные явления свойственны людям, пораженным важною, неожиданной случайностью… Несообразно с судебными уставами, не зная ни нервного состояния в допрашиваемом, ни нравственных сил его, соразмерять степень виновности с явлениями наружными». (139)

Во второй, более короткой, части Заключения

, Мордвинов останавливается на других убийствах, вменявшихся велижским узникам. Он «находит, что оные не могут подлежать судебному разбору и по давности времен, и более потому, что не доказано даже существование тех детей, кои по показанию доносчиц, были жертвами истязаний». И далее в сноске: «Таковы крестьянские дети, по показанию доказчиц, умерщвленные: две девочки в корчме Семичево, две девочки и два мальчика в корчме Брусановской. Хотя же в деле об умерщвлении двух мальчиков в доме еврейки Мирки открыто, что крестьянка деревни Седельцев бежала с двумя сыновьями, но действительно ли сии мальчики были умерщвлены, о том нет доказательств» (140). К тому же все обвинения исходили от тех же трех доказчиц, плюс еще одной (ими оговоренной) Марьи Ковалевой, которая долго отрицала, что ей известно что-либо об убийствах, затем, после сильного морального и физического давления, подтвердила то, что от нее требовали, после чего покончила с собой. «Но так как она, по словам ее, участвовала в преступлении во время малолетства, то обстоятельство сие не заслуживает внимания».(140)

«Велижская следственная комиссия, на обязанности коей лежало объяснить истину и оградить невинных, не обратила никакого внимания на те ясно видимые обстоятельства, которые могли раскрыть обдуманный замысел, ни на самые противоречия, ложь и вымыслы, которыми наполнены показания доказчиц». (141)

Такой итог подвел Мордвинов этому крупномасштабному позорищу.

5.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Сталин. Битва за хлеб
Сталин. Битва за хлеб

Елена Прудникова представляет вторую часть книги «Технология невозможного» — «Сталин. Битва за хлеб». По оценке автора, это самая сложная из когда-либо написанных ею книг.Россия входила в XX век отсталой аграрной страной, сельское хозяйство которой застыло на уровне феодализма. Три четверти населения Российской империи проживало в деревнях, из них большая часть даже впроголодь не могла прокормить себя. Предпринятая в начале века попытка аграрной реформы уперлась в необходимость заплатить страшную цену за прогресс — речь шла о десятках миллионов жизней. Но крестьяне не желали умирать.Пришедшие к власти большевики пытались поддержать аграрный сектор, но это было технически невозможно. Советская Россия катилась к полному экономическому коллапсу. И тогда правительство в очередной раз совершило невозможное, объявив всеобщую коллективизацию…Как она проходила? Чем пришлось пожертвовать Сталину для достижения поставленных задач? Кто и как противился коллективизации? Чем отличался «белый» террор от «красного»? Впервые — не поверхностно-эмоциональная отповедь сталинскому режиму, а детальное исследование проблемы и анализ архивных источников.* * *Книга содержит много таблиц, для просмотра рекомендуется использовать читалки, поддерживающие отображение таблиц: CoolReader 2 и 3, ALReader.

Елена Анатольевна Прудникова

Публицистика / История / Образование и наука / Документальное
Свой — чужой
Свой — чужой

Сотрудника уголовного розыска Валерия Штукина внедряют в структуру бывшего криминального авторитета, а ныне крупного бизнесмена Юнгерова. Тот, в свою очередь, направляет на работу в милицию Егора Якушева, парня, которого воспитал, как сына. С этого момента судьбы двух молодых людей начинают стягиваться в тугой узел, развязать который практически невозможно…Для Штукина юнгеровская система постепенно становится более своей, чем родная милицейская…Егор Якушев успешно служит в уголовном розыске.Однако между молодыми людьми вспыхивает конфликт…* * *«Со времени написания романа "Свой — Чужой" минуло полтора десятка лет. За эти годы изменилось очень многое — и в стране, и в мире, и в нас самих. Тем не менее этот роман нельзя назвать устаревшим. Конечно, само Время, в котором разворачиваются события, уже можно отнести к ушедшей натуре, но не оно было первой производной творческого замысла. Эти романы прежде всего о людях, о человеческих взаимоотношениях и нравственном выборе."Свой — Чужой" — это история про то, как заканчивается история "Бандитского Петербурга". Это время умирания недолгой (и слава Богу!) эпохи, когда правили бал главари ОПГ и те сотрудники милиции, которые мало чем от этих главарей отличались. Это история о столкновении двух идеологий, о том, как трудно порой отличить "своих" от "чужих", о том, что в нашей национальной ментальности свой или чужой подчас важнее, чем правда-неправда.А еще "Свой — Чужой" — это печальный роман о невероятном, "арктическом" одиночестве».Андрей Константинов

Александр Андреевич Проханов , Андрей Константинов , Евгений Александрович Вышенков

Криминальный детектив / Публицистика