Запятнанный Даль (Сборник статей)

Понятно, что при той легкости, с какой г-на Панченко расправляется с живыми и мертвыми предшественниками, не сумевшими ему угодить, нетрудно предсказать результат «графологической экспертизы», которую он, похоже, намерен организовать. Увы, поставив телегу впереди лошади, то есть сделав заранее выводы из экспертизы, которой еще не было, он ее непоправимо скомпрометировал. При нынешнем моральном климате российского общества и российской науки, «экспертов», готовых подтвердить то, что от них ожидается, предостаточно. Вспомним хотя бы недавнюю судебную (!) «экспертизу» «Протоколов сионских мудрецов», когда научные сотрудники Института психологии РАН (не шутка!) публично опозорили себя, признав фальшивку историческим документом, имеющим просветительское значение. Найти среди графологов таких же «психологов», по-видимому, труда не составит.

«Разногласия» г-на Панченко с Ю. Гессеном возникли не сегодня. Это он теперь пренебрежительно отзывается о «Розыскании», а в прежних своих работах ссылался на «труд В.И.Даля» как на вполне надежный и респектабельный источник исторических сведений,[104] заявляя попутно и, как всегда, бездоказательно, что аргументы Ю. Гессена «нельзя признать достаточно вескими».[105]

Но сколь ни курьезны попытки г-на Панченко дискредитировать Ю.Гессена, его нападки на В.И. Даля куда более одиозны.

Уровень «культурно-исторической и религиозно-этнографической компетентности» Даля он объявляет «довольно низким». То, что Даль был врачом, естествоиспытателем, географом, писателем, этнографом, полиглотом, неутомимым собирателем народных песен, сказок, преданий, пословиц; что он был составителем «Толкового словаря», его не впечатляет. То, что Даль был членом-корреспондентом Академии Наук — сперва по естественному, потом по словесному отделению (позднее почетным академиком); то, что он входил в круг интеллектуальной элиты своего времени, был связан дружескими отношениями и общностью интересов с Жуковским, Пироговым, Пушкиным, Языковым, Гоголем, Глинкой, географом Литке и многими другими, не стоит ломаного гроша.

«Мне не очень понятно, чем авторство «Розыскания…» как-то особенно «чернит» Даля, — недоумевает г-н Панченко. — <…> Даль написал другую антисектантскую книгу — «Исследование о скопческой ереси». На мой взгляд, последняя уже в достаточной степени «пятнает» ее автора».

Ну, коль скоро НА ЕГО ВЗГЛЯД, то приговор обжалованию не подлежит!

Я все же попробую обжаловать. Можно не соглашаться с репрессивными мерами, предложенными Далем для искоренения секты скопцов, можно ими возмущаться. Но тот, кто читал его «Исследование о скопческой ереси», не может не видеть, что оно основано на обширном материале, который собирался со знанием дела, был тщательно обработан, проанализирован и осмыслен.

Самое забавное — это попытка противопоставить «дилетанту» Далю «профессионала» Н.И.Надеждина, якобы обладавшего «значительно лучшим культурно-историческим образованием». Забавно это, прежде всего, потому, что вслед за Далем «Исследование о скопческой ереси» написал Надеждин. Эти два труда — близнецы-братья. В сочинении Надеждина утилизирован весь текст Даля, порою дословно, выводы обоих авторов тождественны.[106] Но то, что «чернит» Даля, почему-то не чернит Надеждина!

Современники относились к этим двум персонажам иначе.

Хорошо известно, как высоко ценил Даля Пушкин, как радовался его «сказкам», как поощрял его на составление «Словаря», как сердечно они были близки друг другу. Доктор Даль до последней минуты оставался с умирающим поэтом — ободрял его, облегчал страдания, вселял надежду, своей теплой ладонью закрыл его помертвевшие глаза; хранил как святыню перстень-талисман, подаренный ему поэтом перед смертью.

А Надеждина Баратынский называл восторженным невеждой, Вяземский —

неустрашимым самохвалом, Пушкин — журнальным шутом, холопом лукавым, болваном, сапожником. Вот самая безобидная из эпиграмм Пушкина на Надеждина:

Картину раз высматривал сапожникИ в обуви ошибку указал;Взяв тотчас кисть, исправился художник.

Вот, подбочась, сапожник продолжал:«Мне кажется, лицо немного криво…А эта грудь не слишком ли нага?»…Тут Апеллес[107] прервал нетерпеливо:«Суди, дружок, не свыше сапога!»

Я не намерен умалять заслуги Надеждина перед русской культурой: он оставил заметный след не только в эпиграммах. Но сотворенное Далем настолько значительнее, что фигуры эти несопоставимы. Тот, кто этого не понимает, не может понять и того, насколько «Розыскание», состряпанное сапожником с интеллектом «не свыше сапога», несовместно с содержательным, компетентным, новаторским для своего времени трудом Даля «Исследование о скопческой ереси».