Потому мы добрались до дачи, когда солнце уже краешком зашло за горы. Бабушка кинулась кормить нас. И тут-то за ужином я намекнула близнецам, что их ждет нечто интересное, чему в подметки не годятся никакие маньяки с топорами и русалки. Рассказ продолжила уже в моей комнате – там постелили нам троим. Близнецы сомневались. Говорили, что не поверят, пока не увидят. "Подождите, -отвечала я,– ровно в полночь пойдем".
Полночь не наступала очень долго. Меня начали одолевать разные сомнения. Не хотелось идти, не хотелось пугать. И вообще было как- то не по себе.
Еще хуже стало, когда мы выбрались из дома и вышли на темную дорогу – свет в поселке уже выключили. Мы шли, прислушиваясь, как скрипит гравий под ногами. В поселке было очень тихо. Только вдалеке выла собака. Близнецы притихли. Я всеми силами желала, чтобы мальчишки не успели повесить на акации клоуна. Тогда бы мы вернулись побыстрее домой. Наконец дошли до коттеджа. Я зажгла фонарик. Луч света выхватил белую стенку дома, потом сверкнуло оконное стекло, потом луч на секунду ушел в темноту. А дальше выхватил качающуюся в воздухе белую фигуру. Казалось, она светилась на фоне полной темноты. Фигура двигалась – подрагивали ноги, руки двигались почти осмысленно – то ли приглашали подойти, то ли отгоняли. Фонарик освещал существо по плечи. И я его не поднимала – казалось там, на месте головы, таится самое страшное, такое, из-за чего бешено колотящееся сердце вообще не выдержит, взорвется.
Какой-то частью сознания я понимала, что это все спектакль, на дереве раскачивается не монстр, а моя уродливая игрушка. Но липкая жуть захватила меня всю, не давая двигаться, не позволяя вздохнуть. Господи, как же было страшно! И тут я поняла, что уже некоторое время слышу какой-то звук. Это тонко, на одной ноте визжала Наташка. Андрюха стоял рядом, дергал ее за руку и всхлипывал. На ватных ногах я развернулась, схватила их за руки. И мы рванули домой.
В поселке что-то происходило. Хлопали двери, где-то заголосила женщина. Нам все было по барабану. Мы ворвались в дом, в мою комнату, и рухнули все вместе на мою постель, зарылись поглубже в одеяла. Андрюха молчал. Наташка сначала всхлипывала, потом начала икать. Я гладила ее в темноте по руке и чуть не рыдала от жалости. Стоило мне закрыть глаза, как из темноты тут же выплывала светящаяся дергающаяся фигура. Каково же было Наталке!
Никакого триумфа у нас не получилось. На следующее утро Андрюха всю дорогу угрюмо молчал и шатался по дому. Наташа сидела у окна. Близняшки так и не вышли из коттеджа, хоть их пытались выманить на улицу и родители и ребята.
Кстати, ночь удавленника так просто не кончилась. Леша, отвечавший за клоуна ( он лежал под акацией и держал конец веревки, на которой висел удавленник), потом должен был притащить куклу к себе домой и в темноте перепутал коттеджи. Перекинул клоуна через чужой забор. А в этот момент из дома вышла бабка, привлеченная визгом и шумом. Видит – во дворе лежит белое тело. В общем, старушка заголосила, как пожарная сирена. А тут Юрка, который спешил Лешке на помощь, тоже в темноте попал в чужой двор, вляпался ногой в теплицу. Зазвенело разбитое стекло. Из дома с воплями выбежали хозяева.
Словом гам-тарарам продолжался всю ночь. Хорошо, никто не понял, что виновниками была наша компания.
А мы были подавлены. Андрюха попросил нас не говорить с Наташкой про страшный дом, типа, у нее итак крышу снесло. Это было самое безрадостное пребывание на даче за все мое детство. Лешка признался, что, когда вешал клоуна на акации, чувствовал, что делает что-то очень плохое. Славка сидел дома, не спал, а хотел пойти к нам и попросить отложить спектакль. Юрку всю ночь била холодная дрожь. Словом, спектакль прошел, а оваций не было. Причем история дома с приведениями на этом не закончилась. А закончилась только наша дружба с черниговскими близняшками. Как-то исчезли общие темы для разговора, встречаться стали реже. Дружба испарилась.
К середине лета в пустой коттедж въехала молодая семья – пилот и его жена. Совсем юные, веселые. Потом по аэропорту пополз слушок, что пилота списывают – медкомиссия нашла у него какую-то болезнь, летать ему уже нельзя и придется пахать в реммастерских. Еще через несколько месяцев бывшего пилота все время видели на улице пьяным в хлам. Начали говорить о том, что его молодая жена уехала к маме в другой город. И однажды Лешка примчался в школу с квадратными глазами, вытащил нас на улицу, подальше от школы. И там рассказал жуткую вещь. Кстати, Лешкина мать была первой портовской сплетницей, и Леха первым узнавал все пересуды, поскольку подслушивал, как родительница трепалась на кухне с подругами.
Так вот, бывший пилот повесился. Нет, не на акации. А в самом доме, на потолочной балке. Труп провисел пару недель, и соседи совершенно случайно нашли его в жутком состоянии.
– Это что, мы, что ли, виноваты?– вдруг спросил Юра.
– Это каким же макаром мы виноваты? – возмутилась я. – Ничего подобного.
Я старалась говорить уверенно, Прежде всего, чтобы убедить себя. Ребята угрюмо согласились со мной.