Записки

Вследствие того 20 ноября 1850 года не последовало никаких приглашений в Царское Село, где находился еще в то время двор и, по убеждению наследника цесаревича, государь позволил отличить этот юбилей лишь молитвою. В 1 часу был в Царскосельской дворцовой церкви благодарственный молебен с коленопреклонением, но в присутствии только цесаревича[239], его супруги, детей и братьев, государь же и императрица находились при молебне, так сказать, инкогнито, на хорах. В Петербурге сбирались сделать по крайней мере иллюминацию, отличавшуюся от обыкновенных, и везде уже были настроены леса, как 18 числа вдруг пришло повеление их разобрать и все приготовления уничтожить, ограничив иллюминацию, как всегда бывает в царские дни, одними плошками.

Наконец, даже освящение постоянного Николаевского моста, вполне оконченного к двадцатипятилетию царствования, государь не захотел совершить в роковое 20-е число. Оно происходило только на другой день, 21-го, и притом с неожиданною простотою. Освятительный молебен совершал в 10 часов утра священник института корпуса сообщений, при одних чинах этого ведомства; государь же, присутствовав при церковном параде на полковом празднике лейб-гвардии Семеновского полка, приехал к мосту уже в половине 2-го, только с цесаревичем и его братьями, с князем Чернышевым, без другой свиты, так как никому не было послано оповещения. У моста ожидали его граф Клейнмихель со всеми офицерами своего корпуса и граф Вронченко с членами биржевого и городского управлений: кроме того, на улицах, в окнах и даже на крышах кипело бесчисленное множество народа. Как скоро государь вышел из коляски, чтобы пройти по мосту, вся эта толпа хлынула за ним, и он совершил свой первый переход в торжественном сопровождении половины петербургского населения, занявшей плотно всю ширину моста.

Когда он стал приближаться к противоположному берегу, его встретило громкое «ура!» поставленных там рабочих, которое, будучи подхвачено толпою, не умолкало потом на всем возвратном шествии. На половине его государь поздравил строителя Кербедза, шесть лет перед тем еще капитана, генералом и кавалером ордена св. Владимира 3-й степени, сел с цесаревичем в коляску и, проехав остальную половину моста шагом, немедленно затем удалился. Этим все и кончилось.

Едва государь уехал, как на мосту началось настоящее гулянье пешеходов и в экипажах, двигавшихся шагом, в два ряда. Тут показались и великие княгини Мария Николаевна и Александра Иосифовна. Бывшие перед тем оттепели совершенно согнали снег, и мост, так же как и принадлежащие к нему части площади и улиц, были усыпаны песком, как бы среди лета; но только что открыли проезд по мосту для публики, пошел снег, и к вечеру все приняло совершенно зимний вид. До того и во всю церемонию день стоял самый мрачный, такой, какие редки даже в петербургской осени.

После был обед в Царскосельском дворце, но единственно для офицеров Семеновского полка[240], по случаю их полкового праздника.

14 декабря, тот день, который император Николай считал днем настоящего восшествия своего на престол, в 1850 году имел особенное значение: 25 лет перед тем энергия и присутствие духа молодого царя спасли Россию; но при тогдашних мрачных предзнаменованиях и при общем почти предубеждении против личности великого князя Николая Павловича, многим ли в то время дано было предугадать будущее, это будущее, которое мы теперь называем уже прошедшим и которое так славно и величественно разрешило все сомнения и вопросы этой эпохи! Двадцать пять лет рыцарской доблести, высшего государственного и добросовестнейшего самоотвержения — какая славная сокровищница воспоминаний!

Скромный летописец дня 14-го декабря не удостоился чести находиться при праздновании его двадцатипятилетия в чертогах царских; но вот слышанное мною тогда же от очевидцев.

В 11 часов собраны были в малую дворцовую церковь, по обыкновению, все сподвижники 14 декабря 1825 года[241]

, сколько их оставалось еще налицо, к благодарственному молебствию и к «вечной памяти» рабу Божию графу Михаилу и всем другим, падшим в этот день за царя и отечество, но, сверх всегдашних гостей, приглашены были на этот раз и офицеры гвардейских полков: Преображенского, Семеновского и Лейб-Гренадерского, которых император Николай считал себя с этого числа 25-летним шефом. После молебствия и обычного целования государь вышел в Арабскую залу, где стояли офицеры сказанных полков, и, поблагодарив сперва всех вообще за верную службу, обратился потом с отдельным словом к преображенцам.

— А вас, преображенцы, — сказал он[242], — благодарю в особенности. Вы знаете, каким странным случаем мы более сблизились[243], а потому мы составляем общую семью, и моя семья принадлежит вам, так как вы принадлежите мне. Вот вам три поколения, — он в это время держал за руку цесаревича и старшего его сына, — теперь вы знаете, кому служить. Служите же им так, как вы служили мне, и ваши дети, надеюсь, будут служить моим так, как вы служили мне.