Записки

— Позвольте и мне, — произнес он среди общего безмолвия, — сказать несколько слов по этому предмету. Что касается собственно до настоящего дела, то хотя многие замечания министра внутренних дел кажутся мне основательными, однако всякое суждение об них теперь я считаю преждевременным, так как Положение уже утверждено государем императором в виде опыта на три года, следственно, возможность и обязанность постановить наше заключение настанет только по истечении этих трех лет. Но, чтобы не быть нам поставленными в такое же неприятное положение когда-нибудь и впредь, я считаю совершенно необходимым и справедливым ходатайствовать у государя именем Государственного Совета о подтверждении всем министрам и главноуправляющим (последнее слово было произнесено с особенным ударением), чтобы на будущее время, по делам, прикосновенным к другому ведомству, никто из них не мог входить с докладами или испрашивать высочайших повелений, даже и временно, или в виде опыта, иначе, как по сношению и соглашению с теми, до кого предмет касается. Вот мое искреннее мнение, от которого я не могу отступить и которое прошу Государственный Совет повергнуть на высочайшее воззрение.

Нельзя вообразить себе электрического действия, которое эта речь, произнесенная с таким же достоинством и величием, как и спокойствием, произвела на всех присутствовавших. Цесаревич выразил то, что было в мысли у многих, но чего никто, кроме именно его, не мог и, может быть, не смел выговорить.

Клейнмихель не нашелся сказать ни слова; между всеми прочими членами пробежал общий шепот одобрения, а Перовский вырос целою головою и стал предлагать, чтобы, по крайней мере, в тех губерниях, на которые еще не распространен новый порядок, его не вводить.

Цесаревич и тут отвечал с большою силою, что как высочайшая воля была и есть произвести повсеместный опыт и уже по последствиям его прийти к окончательному заключению, то противно было бы сей воле останавливаться таким опытом или делать его не вполне и не везде.

Далее Перовский пытался еще навести сомнение в том, представит ли главноуправляющий путями сообщения к указанному сроку окончательный проект и, в подтверждение сему сомнению, предъявил печатный экземпляр какого-то другого Положения по тому же ведомству, утвержденного в 1843 году, также в виде опыта, на два года, и все еще остающегося в своем действии. Ответ на это Клейнмихеля, в очень резком тоне, был тот, что как уже есть повеление внести проект, то, при привычке его неупустительно исполнять высочайшую волю, сие, конечно, будет сделано и в настоящем случае. Этим спор завершился, и Чернышев провозгласил окончательно, что «Государственный Совет утверждает заключение соединенных департаментов, со сделанною его высочеством прибавкою».

— На чьей же стороне осталась победа? — спрашивали члены, расходясь из заседания.

Конечно, не на стороне Перовского: ибо, хотя противной стороне поставлен на вид неправильный ее образ действия, однако возражения его, Перовского, признаны несвоевременными, и самое Положение, против которого он протестовал, оставлено в своей силе. Но, конечно, и не на стороне Клейнмихеля: ибо, хотя Положение оставлено в своей силе, но не по внутреннему его достоинству, напротив, весьма оспоренному, а только потому, что оно высочайше утверждено, самый же образ исходатайствования, или исхищения этого утверждения признан неправильным, и Клейнмихелю сделано за то от наследника престола хотя косвенное и осторожное, но тем не менее весьма сильное гласное замечание. Наконец, и не на стороне соединенных наших департаментов: ибо, хотя заключение их утверждено, но упомянутое замечание могло быть отнесено, частью, и к ним, как не выставившим замеченного цесаревичем важного нарушения формы. Словом, дело было такого рода, что каждая сторона, более или менее, могла сказать, по простонародной поговорке: ненароком, да с оброком!

История этого замечательного заседания немедленно доведена была князем Чернышевым, в предварительном докладе, до высочайшего сведения. Государь вполне одобрил все, сказанное цесаревичем, велев только, вместо внесения его речи, соответственно общему порядку, в журнал Совета, облечь сущность ее в форму высочайшего повеления, как бы непосредственно от государя исшедшего, и в этом виде объявить Комитету министров, с такою прибавкою, чтобы впредь в случае представлений, касающихся предметов двух или более ведомств по совокупности, они были подносимы всегда за общим подписанием начальников каждого из них.

Таким образом, след речи наследника цесаревича остается только в настоящих моих листах. Побуждение, руководившее государя в этом изменении порядка, наблюдаемого в Совете при составлении журналов, представлялось, впрочем, очень естественным. Целью его было и в этом случае охранить всю, так сказать, девственность самодержавия, не допустив примера, чтобы Совет присвоил себе, даже и в лице сына и наследника царского, инициативу в предмете, содержавшем в себе косвенное порицание собственного попущения императора.

* * *