Записки баловня судьбы

Готовился ли этот процесс с повторением старых, испытанных в трибуналах 30-х годов средств — пыток, провокаций, запугивания уничтожением всех близких и т. д., или организаторы его намеревались обойтись закрытым «слушанием», — этого мы не знаем.

Суд над врачами-«террористами» замаячил где-то впереди, называли даже и время — первую декаду или середину марта 1953 года, и обструкции Вышинскому на сессии ООН достигли такого накала, что главе советской делегации впору было убираться из Нью-Йорка.

В редакции «Правды» лихорадочно готовилось письмо, которое должны были подписать евреи, чьи имена и заслуги были известны стране и миру. Цель письма заклеймить банду отщепенцев, «врачей-убийц», и от имени всех остальных евреев гневно отмежеваться от «подонков и преступников», выразить верность социализму и великому вождю народов. В «Правде», среди прочих, письмом занимался Я Хавенсон, заведующий одним из отделов редакции, а мне по случайности пришлось в самый разгар событий стать их свидетелем.

Поздним вечером к нам в городок Моссовета позвонил генерал-лейтенант Драгунский, командовавший в ту пору Закавказским военным округом. Его срочно вызвало начальство, с предписанием прямо с аэродрома явиться в «Правду» к Хавенсону. Драгунский прилетел в Москву, примчался в редакцию и вскоре, по его рассказу, отправился за подписью к Эренбургу. (По другой версии, к Эренбургу под Истру повезли академика Минца с той же миссией.) Позиция Ильи Григорьевича разгневала Драгунского: он возвратился в «Правду» с исчерканным текстом письма и уехал в гостиницу «Советская», куда и позвал нескольких друзей, в том числе и нас с Валей.

К приезду Драгунского в «Правду» под письмом уже стояли некоторые подписи. Имен я не назову, опасаясь ошибок моей памяти или оговорок генерала. Драгунский сердился на Долматовского, тот решительно отказался подписать письмо, утверждая, что он русский поэт и хочет таковым остаться в сознании своих читателей, что он — частица советского народа

, а не полномочный представитель еврейской нации. Драгунский искренне не понимал, как можно пренебречь подписанием спасительного письма, гордого заявления о преданности граждан еврейской национальности советской власти, революции и тем «руководящим кадрам СССР», извести, истребить, отравить которые вознамерились презренные Вовси, Коганы и Фельдманы!

О том, что письмо это — смертный приговор несчастным, ни в чем не повинным врачам, приговор еще до начала судебного процесса, что подписавшие его предают чужие жизни, никто из сторонников этой акции не думал, ибо не позволял себе подвергнуть малейшему сомнению официальное сообщение ТАСС: оно обнародовано, следовательно — справедливо.

Прозорливый Эренбург, хорошо усвоивший за жизнь, как коротка дорога от милости к немилости, не отверг письмо с порога, а принялся редактировать текст, вычеркивать одни фразы, менять другие, смягчать третьи. К концу редактуры на узнать было письма, оно теряло смысл.

Однако недавно в книге воспоминаний Саввы Голованивского о друзьях и современниках я обнаружил другую версию отказа Эренбурга от подписания правдистского письма. Версия услышана Голованивским от самого Ильи Григорьевича, она исключает какую бы то ни было редактуру Эренбургом текста письма. Привез письмо под Истру на дачу Эренбурга академик Минц, и под письмом якобы уже стояли подписи Кагановича, Мехлиса и Ванникова. Академик не был допущен в кабинет Эренбурга, «а подали ему вино и печенье в „предбанник“, где стоял столик и были стулья» (из письма С. Голованивского от 17. II. 89 г.).

Эренбург отказался подписать письмо, и Минца увезли.

Приходится принимать во внимание и этот вариант, как ни сомнительно, чтобы сверхосторожный академик Минц отправился под Истру, отлично понимая, что ему там будет оказан оскорбительный прием. И еще более сомнительно, чтобы член Политбюро, соратник Сталина Каганович так, за здорово живешь, подписал с десятками других людей письмо в «Правду». Разве что по «совету» самого Сталина, но ведь скоро выяснилось, что письмо это Сталину вовсе и не по душе, уже он не склонен был делить евреев на плохих и хороших, выяснив, что все они плохи!

Хочу обратить внимание еще на весьма правдоподобный и точный рассказ об этом событии — рассказ одного из строптивых его участников.

Долматовский был приглашен в «Правду» к Хавенсону для подписания письма, но не подписал его, действительно сказав, что он русский поэт, русский писатель, такова его суть, он исповедует позицию свободной ассимиляции и полного вхождения личности в жизнь и культуру любой другой нации…

По его рассказу, когда он на своей «Победе» отъехал от редакции «Правды», за ним тронулась и все время висела «на хвосте» другая машина, она и остановилась у дома в Лаврушинском переулке, словно припугивая его.