Записки бойца Армии теней

— Садись! — пригласил меня капо, проведя в свою комнатушку и поставив передо мной шахматную доску. — Сыграем, потолкуем…

— Почему не бежал? — было его первым вопросом. Я описал обстановку в «коммандо Трёглитц-Ремсдорф», как назывался лагерь у Цайца, так как он находился между двух этих сел. Выходил, мол, я из зоны только в первые дни, убедился, что побег невозможен: как бежать без контакта с населением? Куда? Да еще в полосатом!

— В центре Германии, в «зебре» — невозможно! Надо что-то другое. А сейчас, в связи с продвижением союзников, такая возможность безусловно появится…

В этот день я познакомился и с моим соотечественником — Николаем Симаковым. С ним договорились о встрече в одном из блоков «Малого лагеря». Я уже знал, что Николай — бывший пограничник, военнопленный сержант, отважный и толковый человек. От него я узнал о судьбе первых советских пленных, доставленных в Бухенвальд: даже не заведя в зону, их провели в «конюшню» — специальное здание, где практиковался расстрел выстрелом в затылок. «Одна минута — один труп!» — гордо хвалили эсэсовцы производительность этого конвейера смерти, замаскированного под помещение для медицинского освидетельствования. Палачи были одеты, как врачи, — в белые халаты. Лишь последующие партии военно-пленных были заведены в лагерь, где им выделено три специально огороженных дощатых блока, номера 1, 7 и 13.

Встреча наша произошла в блоке, где штубендинстом был русский моряк — Виктор Рачковский. Когда я вошел, Симаков лежал на его кровати. Глубоко ввалившиеся глаза блестели нездоровым лихорадочным блеском. Таким, как у ребят в туберкулезном блоке. Поставить диагноз было нетрудно. Все же, как только я вошел, Николай с усилием приподнялся.

— Знаю, что ты надумал бежать… — начал он без предисловий. — Но и здесь можно и должно бороться…

Намекнул, что подпольщики мало-помалу вооружаются, что проводится работа по подготовке к вооруженному восстанию и что требуются надежные люди. Не скрою, такая идея мне в тот момент показалась бредовой. Разве могут узники противостоять эсэсовской охране, насчитывающей 2000 человек, вооруженных до зубов! В их распоряжении, в случае надобности, и аэродром в Норе, танки, артиллерия… А кто такие узники? В этом я убедился на примере в Цайце: за них болеешь, а они же тебе и свинью подсунут, предадут! Нет, «лучше синичка в руки, чем журавль в небе»! Правильно говорит русская поговорка. Побег надежней, чем ждать у моря погоды! Тот же «аттантизм»! Не верил я ни в возможность, ни в успех восстания. Не верил даже в возможность серьезной подготовки к нему. Правда, знал, что несколько дней назад в зону удалось под трупами из эшелона провезти легкий пулемет с патронами. Ну привезли, ну спрятали, а что дальше?..

— Ну что ж, — вздохнул Николай, — вольному — воля!.. На том и закончился наш разговор. Теперь я жил в блоке № 30. У русских: — Русские там — надежные и проверенные ребята. Тебя не выдадут. Присматривайся к ним, подбирай друзей, которые бы могли составить тебе компанию! — посоветовал Густав.

На работу я ходил в «Гертнерай». Команда штрафная, но… не для меня и не для моего напарника, имя которого забыл: как только вводили в зону огорода, нас двоих отделяли от остальной команды, и мы, с кошелками, ползали между рядов помидоров, собирая спелые плоды. Никакого надзора, никаких эсэсовцев рядом. Они там, внизу — у очистных сооружений. Мы слышим их далекие голоса, их брань, видим, как хлещут они плетками по бегущим с носилками… Жуткая картина! Ну а мы, не спеша ползаем, промеж рядков, любуемся давно забытым видом этих прекрасных «золотых яблок» (помидоро — по-итальянски)… Едим, сколько хотим, хоть и без соли. И где? — в одной из самых страшных штрафных команд, которая пугает многих!..