Записки д`Аршиака, Пушкин в театральных креслах, Карьера д`Антеса

— Я немедленно же отправился к Пушкину. Разговор с Россетом давал мне право взять на себя представительство Жоржа в этом деле. Не будь этого обстоятельства, я был бы скован и не мог бы действовать от имени адресата письма, которое, как вы понимаете, я не был уполномочен вскрывать. Но устная беседа разрешила все затруднения. Я заявил Россету, что, узнав от него содержание письма, считаю себя вправе как отец распечатать его и отвечать за моего сына…

— Но чем был мотивирован вызов?

— В письме — ничем. Вот вам эта записка. Как видите, голый картель в безукоризненно учтивой форме. Пушкин, очевидно, не хотел передавать бумаге свои интимные соображения. Вот почему он и прислал приятеля, давшего, правда в крайне сдержанной форме, некоторые объяснения.

— Чем же он объяснил этот внезапный взрыв?

— В последнее время, по его словам, имя Жоржа де Геккерна в высшем обществе стали сочетать с именем госпожи Пушкиной. Будучи глубоко убежденным в безосновательности подобных слухов, муж считает все же необходимым довести до сведения д'Антеса, что он не допустит, чтобы имя его жены было сопряжено с чьим бы то ни было именем…

— Так что причина вызова — светские пересуды, в которые сам Пушкин не верит? Что за бретерство!

— Я до сих пор ничего не могу понять. Но все же я немедленно отвечал Россету, что долг чести заставляет меня принять безоговорочно от имени сына сделанный вызов. Я просил его сообщить Пушкину, что я через час заеду на его квартиру для некоторых личных объяснений.

— И Пушкин принял вас?

— С обычной своей вежливостью, но несколько холодно. Не имея еще определенного плана действий, я решил пока выиграть время. Остерегаясь каких бы то ни было уверений или просьб, я ограничился указанием на необходимость отсрочить дело хотя бы на день ввиду вынужденного отсутствия Жоржа. Я присовокупил, что не оставляю надежды на новый спокойный пересмотр всего этого дела Пушкиным и на перемену его решения. «Я согласен отсрочить нашу беседу до завтра, — отвечал он, — но мнения своего не переменю…» С этим я и уехал. Он беспомощно откинулся на спинку кресел.

— И вот вы видите меня в состоянии полной растерянности. Как быть, как предотвратить этот ужасный шаг, который может вдребезги разбить жизнь и карьеру Жоржа и чрезвычайно чувствительно ударить по всей моей долголетней незапятнанной деятельности? Вы друг и брат моего сына, я решил в его отсутствие посоветоваться с вами. Как вы смотрите на все это? Как бы вы поступили на моем месте?…

Я постарался сообразить всю обстановку события и наметить какие-нибудь решения.

— Не покажется ли вам, барон, правильным откровенно рассказать обо всем этом Пушкину? Он человек сердца и, вероятно, будет тронут вашим волнением и горем. Вы же, как отец, имеете право на искренность в таком деле…

— Вы думаете? Я знаю только одно: что поединок этот невозможно допустить. Какой угодно ценою мы должны спасти нашу жизнь, честь, будущность…

Мы долго за полночь беседовали с посланником.

Понемногу он успокоился. Было решено, что завтра же он подробно и откровенно переговорит с Пушкиным и, во всяком случае, добьется новой более длительной отсрочки, чтобы получить простор и свободу действий.

Мы исходили оба из одного неопровержимо убедительного соображения: Пушкин в последнюю минуту остановится перед громогласным скандалом, который в глазах всего света опозорит навсегда его жену.

Это соображение несколько успокаивало нас. Мы приходили к заключению, что для выигрыша нужны только время, благоразумие, осторожность.

Таково было первое совещание двух европейских дипломатов об одной петербургской истории, которой суждено было вскоре получить самую широкую международную огласку.

V

Мы узнали впоследствии, чем был вызван неожиданный картель Пушкина. Оказывается, в начале ноября он получил по городской почте анонимный диплом на звание рогоносца. Taкиe же послания были получены в двойных конвертах на его имя близким кругом его друзей и знакомых.

Мне хорошо запомнились эти смутные ноябрьские дни. Тревоги и дипломатические ходы, переговоры и ожидания, переписка и тонкое сплетение признаний, запросов и хитроумных решений. Ко всему этому мне пришлось стать вплотную, все обсуждать, во всем участвовать.

На другой же день д'Антес, вернувшись из казарм, еще в шарфе дежурного и в лядунке через плечо, просил меня тотчас же взять на себя обязанности его секунданта. Жорж был готов немедленно идти к барьеру, хотя мысль о Катерине Гончаровой и смущала его.

Но барон не допускал возможности поединка. Он убедил нас, что есть шансы на примирение с Пушкиным, с которым он будет говорить исключительно от своего имени, считая по-прежнему, что д'Антес ничего о вызове не знает. Еще возможно все спасти и избежать непоправимого скандала.