Теперь кстати упомянуть и о приезде принцессы Тарант, урожденной герцогини де-Тремуйль[167]
, в то же время, когда двор находился еще в Петергофе. Принцесса эта была дочь герцога Шатильона, пэра Франции, последнего в своем роде; она была статс-дамой несчастной королевы французской и едва не сделалась жертвой непоколебимой преданности своим государям. Император Павел и императрица Мария познакомились с ней во время своего путешествия в Париж. Они часто виделись у ее бабушки, герцогини де-ла-Вальер. Твердость, с которой принцесса переносила свои несчастья, возбудила уважение и участие их императорских величеств. По совету своего деверя, принцесса, во избежание казни, эмигрировала в Лондон тотчас по выходе из тюрьмы. Король и королева были тогда уже заключены в Тампль. Не имея возможности разделить их участь, принцесса Тарант согласилась временно оставить родину, но вскоре вышел декрет, воспрещавший эмигрантам возвращение во Францию. Принцесса была в несчастии и страдала от бедности. Ужасная участь короля и королевы переполнили чашу ее страданий. После пятилетнего пребывания ее в Лондоне, император Павел и императрица Мария, по вступлении своем на престол, послали ей чрезвычайно радушное и в высшей степени деликатное приглашение приехать к ним, предлагая ей письменно поместье в России, где бы она могла жить спокойно с своим семейством. Сначала принцесса Тарант думала отвергнуть это выгодное предложение, в виду того, что ей трудно было расстаться с трауром, столь гармонировавшим с ее вечною скорбью, и она довольствовалась пенсией в две тысячи рублей, которую в продолжение трех лет высылала ей королева неаполитанская. Но мысль о тех выгодах, которые могли извлечь из этого радушного предложения императора ее сестра и семейство, побудила принцессу на путешествие в Россию, хотя она не имела другого ручательства, как только письмо императрицы, и ни о чем более не просила государыни. Семейство ее известно было их величествам, которые тайно помогали ей еще до вступления своего на престол.Принцесса Тарант, жившая в Лондоне скромно, в стороне от большого света, решилась на эту новую жертву и, после семнадцатидневного плавания, приехала в Кронштадт за несколько дней до петергофского праздника. Приезд ее заинтересовал меня. Дядя мой[168]
знал хорошо ее бабушку и мать и часто говорил мне о них. Я поджидала ее с сердечным участием, а не с обычным праздным любопытством, возбуждаемым новою личностью.