Всю эту зиму (1799–1800 года) я прожила очень уединенно. Мой маленький кружок состоял из барона Блома, датского министра, любезного и почтенного старца, его племянника, племянницы, двух моих подруг, командора Мезоннёв[201]
, человека хорошего общества, достойного кавалера д’Огар[202], князя Барятинского[203], брата графини Толстой, и графа Ростопчина, который приходил к нам ежедневно и сообщал нам о всех текущих событиях. Я старалась развлечься, пока имела достаточно сил. Посещения лорда Витворта нарушали это однообразие, которое я всегда искала и предпочитала. В это время графиня Шувалова, которой поручено было когда-то привезти из Германии великую княгиню Елисавету и которая с того времени всегда занимала при ней должность гофмейстерины, была устранена, и графиня Пален заменила ее. Эта перемена, которую нельзя было приписать никакой видимой причине, казалось, происходила от решимости удалять от их императорских высочеств всех, к кому они могли бы привязаться по привычке или по влечению. Великий князь Александр и его супруга никогда не выказывали ни доверия, ни дружбы графине Шуваловой, но она была заменена совершенно чуждой им особой, которой, как полагали, поручено было наблюдать и отдавать отчет во всем, происходившем у них, которая поэтому внушала недоверие, тем более, что она была женою петербургского военного губернатора, пользовавшегося, по-видимому, большим доверием у императора[204]. У графини Пален вид был холодный, строгий и не очень приветливый. Несмотря на свои новые обязанности, она получила поручение сопровождать эрц-герцогиню в Вену, и таким образом великая княгиня избавлена была от неприятности видеть около себя особу, которая ей не нравилась.Начало зимы было очень сурово, и в декабре в Гатчине и в Петербурге появился грипп, — болезнь катаррального и эпидемического характера, имевшая обыкновенно опасныя последствия. Почти весь двор переболел ею. Наконец и император схватил ее, и тогда только он заметил, что в аппартаментах царских не было комнаты, где бы он мог быть защищен от холода. Вынужденный оставаться в постели, государь должен был велеть поставить ее в маленькой комнатке без окон, единственной сохранявшей тепло от топки печей. Это усиливало дурное настроение духа государя, тем более, что виновником неприятного положения, в котором находился, был он сам. Тотчас же отдано было повеление, чтобы весь двор отправился в Петербург, и сам император, как только поправился, оставил Гатчину со всем своим августейшим семейством.