Записки грибника

Новым думцам надо внести решение: — Человек пришедший на государственную службу должен отращивать бороду. Чтоб было видно издалека. Госслужащий!

'Ну, их всех, я тут с одним козлом сцепился. Какой-то дьячок, а вони от него было, как от хорошей падали. Не смейтесь. Он на самом деле, смердел…

В торговых рядах дело было. Понадобился мне один человек, ювелир или как здесь говорят, златокузнец.

Про него говорили что он разумник, изобретатель ежели по-нашему. Меня интересовали два вопроса, шестерни. Те, что могли сделать в кузнице, можно было назвать диском для циркулярной пилы.

А вторым было изготовление запалов, не самих конечно, но отдельных частей.

И вот я такой счастливый пробираюсь через гомонящую на все лады толпу, и тут меня в плечо толкает какая-то кляча, я отшатываюсь в сторону. Наступаю этому козлу на сапог, сбиваю с ног и падаю вместе с ним на землю. На асфальт упасть неприятно, грязно, но представьте, что творилось на деревянном тротуаре в шестнадцатом веке.

Мне повезло, оказался сверху, а вот он…

Минут так пять назад проехала телега и оставила великолепную кучу 'каштанов' каковая и была им раздавлена. Я попытался ему помочь, он в раздражении отпихнул руку, обложил по матушке, приплел собаку страшную, что нажрется с утра блевтины и шастает по округе, на честных людей бросается.

Понятное дело, я, за словом в карман не полез, предположил — что данная харя, имеющая родственников по линии борова лесного и что ему место там же где и живут домашние представители этого славного семейства. Он обиделся почему-то, потянул ко мне свои копытца, ну и огреб маленько. После чего уже задницей сел на ту же злополучную кучу.

А потом подоспели стрельцы, городские, эта свинья верещала как резаная. Бравые парни повязали меня, жертву и пяток свидетелей, которые не успели смыться под шумок. Всю нашу компанию под белы ручки потащили на правеж, то есть на судебное разбирательство и дело, как оказалось потом, было не шуточное. Меня обвиняли в нанесении побоев, оскорблении, и чуть ли не в государственной измене.

Хоть я числился мастером, в пушкарском приказе, но рассчитывать на какое либо снисхождение не мог, мастер, но иноземный. А их по Москве недолюбливали и городские искали повода, чтоб прижать иной раз. Это в разговорах мне пояснили мужики — а что, не такие как все, форсу много, зеленого вина не потребляют, денег получают чуть ли, не вдвое больше. Им все почести, а местным шиш с маслом.

А работать нормально, не пробовали?

По себе знаю, приходишь к челу, — ' надо через пять дней десять штук. Вот этого и этого. Можешь?'

— 'Да могу'

— 'Сколько?'

Он называет цену. Бьём по рукам и расходимся. Прихожу через неделю, узнаю, что скоропостижно скончался тесть. Ладно, жду ещё неделю. Умирает теща… Надеюсь, вы поняли, что за месяц этот урод похоронил всю свою родню, скотину и остальную дворовую живность. В итоге я плюнул на него, и дело было даже не в пятиалтынном задатке, срок поджимать начал. Пошел на поклон к немцам, дорого, но качественно и самое главное в оговоренный срок, все было исполнено по высшему разряду.

Я уже сдал заказ и тут этот крендель через неделю, приперся, приволок свое творчество, косое, кривое, сделанное на 'Оте…ь' и на честном глазу стал требовать с меня денег. Дал… в пятак, и спустил с крыльца. В прошлом будущем достали…

Судья, дедок лет семидесяти, с разумлением к делу подошел, опросил свидетелей, они все как на подбор указали на то что я, потерпевший, а этот дьячок на меня сам с кулаками бросился. Рассказали о лошади, даже кто-то назвал имя водителя кобылы, куда ехал и где живет. Его тоже хотели позвать, но потом решили, что ничего не поведает нового.

Судья покопался в толстенной книге и зачитал нам: — 'А кто кого поймает приставом в бою, или в лае или в займе, а на суд итти не похотят, и оке доложат судьи да помирятся, а судье пошлин и продаж на них нет, опричь езду и хоженого. А которые жалобницы заданы судьям и оба истца до суда помирятся, и по тем жалобницам судьям пошлин не имати ж.'

Пока я собирался с мыслями, за спиной послышался шепот, — ' Соглашайся на мировую, дешевле будет'

— А дьячок?

— А что, Митроха горластый, глотку подерет, да успокоиться, не враг же он себе. Ты думаешь один такой? Его почитай, раз за седмицу кто ни будь, да уронит аль сам в канаву свалиться, ежели в кабаке засидится. Он, верно, думает, раз на писаря выучился, в голове прибавилось?

Я усмехнулся, вспомнив перлы в свой адрес. — Тебя как звать-то?

— Стешка бондарь, в торговом ряду лавку держу.

— А меня Федором кличут, здесь-то как оказался?

— Позади шел, не успел остеречь, как тебя зашибло, да ничаво, упал-то, на мягкое… — И рассмеялся тихим смешком. — Хошь верь, хошь не верь, токмо я туточки ужо в третий раз, и каждый раз одно и то же. Кричит, ногами топает… Стрельцы, в вдругорядь… сами тишком, ему ребра намнут…

А всё зелено вино виновато, нет бы пива, да с раками, аль рыбкой солененькой…

— Будешь?

— Угощаешь?

— Приглашаешь?