Записки Якова Литтнера из подземелья

В газетах мы читаем о победах союзников и об ужасных бомбардировках немецких городов. Гитлер, одержимый бесом, приносит в жертву своим чудовищным бредням всю Германию. С тех пор как Красная Армия освободила нас в Збараже, мы не получали от Кристы никаких вестей. Сами мы спасены, но мы очень тревожимся о Кристе, которая так верно помогала нам выжить. Я молю Бога, чтобы Он не дал погибнуть хорошему человеку в кровавой мясорубке, устроенной грязными преступниками в Германии.

Збараж возвращается к мирной жизни после пережитого им ужасного времени. Плоды лета везут на рынок. Там полно овощей и фруктов. Крестьяне снова появляются в городе с молоком и творогом, а то и с курицей, и они приветливо говорят мне: «Хороший творог, прекрасное молоко, жирная курица, господин», и уже почти не верится, что по ночам их подводы приезжали в гетто, чтобы забрать скарб казненных. Посреди рынка стояла пожилая дама с большим подносом. Не говоря ни слова, она предлагала маленькие, ею самой испеченные пирожные. Волосы у нее были белые как снег, а взгляд словно обращен куда-то внутрь. Это была еврейка из Тернополя, одна из немногих, кому удивительным образом удалось выжить. Она из хорошей семьи, все ее родственники лежат в братских могилах.

После спасения нас на первое время взяла на содержание Красная Армия. Но теперь и для нас началась борьба за хлеб насущный. Янина взяла в руки спицы, а я пытался найти себе применение то там, то тут. Многие дают нам работу и помогают. И все же Збараж — место для нас чужое, место изгнания, место, где нам довелось испытать адские муки.

Седьмого ноября русские отмечали революционный праздник. Немногие выжившие евреи справили на руинах синагоги благодарственную службу. Горстка уцелевших, те, кому было предначертано остаться в живых, собрались вместе — дюжины две, не более. В глубокой скорби помянули мы несчастных. Мы молились за них и благодарили Бога за наше спасение. Мы, живые, теперь избранные: мы свидетели бесчеловечности и мрака. Мы увидели страшную личину человека, доведется ли нам снова порадоваться его чистому облику и узреть в его чертах подобие Божие? На развалинах синагоги я нашел обугленные остатки Торы и взял их с согласия остальных. Куда бы ни забросила меня судьба после того, как смерть закончит свое дело в Европе (кто распахнул для нее двери?), Тора, обугленный кусок пергамента с древними, священными письменами, будет напоминать мне в этом мире о мире ином, о преисподней, о вырождении, непостижимым образом таящемся в человеческой сущности и способном в любую секунду и в любом месте прорваться страшной силой, спровоцированной ничтожным обстоятельством, бредовыми видениями.

Мы прошли через ночь. Я знаю, что роль моя в этой пляске смерти была незначительной, я был всего лишь ничтожным статистом в разыгранной дьяволом постановке. Я пережил ужасное, однако у других судьба оказалась еще ужасней. И все же я проделал долгий путь из Мюнхена в Мюнхен, это была одиссея кошмаров, полная опасностей экспедиция, о какой мне не доводилось читать ни в одной книге, даже в рассказах путешественников по самым неизведанным местам Африки. Я побывал в преисподней. И то, что я снова живу в этом мире, я считаю чудом. Чудеса же творит только Бог, Бог провел меня сквозь смертельные беды! Он и никто другой.

Однажды в Збараже зазвонили колокола, верующие крестились, а русские подняли красные флаги, и на площади начался праздник: Германия капитулировала, войне конец. Мы отправились на запад, и это был путь по разоренной Европе. Мы видели уничтоженные польские города, мы видели разоренный Краков, мы видели волнения в Праге, и, наконец, мы оказались в поезде вместе с другими жертвами этой войны, высланными и угнанными, с теми, кого носило по миру все это время, и ехали через разрушенные мосты, по искореженным бомбами рельсам, мимо сгоревших поездов и локомотивов, валявшихся под откосом словно выброшенная игрушка, мимо вокзалов, от которых ничего не осталось, через города, лежавшие в руинах, ехали в Мюнхен. Это было среди бела дня, в августе сорок пятого — выйдя из развалин центрального вокзала в Мюнхене, я подумал, что попал в город-призрак. Все, что было мне когда-то дорого, оказалось разрушенным, и образ, по которому я тосковал в изгнании, когда меня посещала отчаянная мысль, как хорошо было бы вернуться в Мюнхен человеком, этот образ исчез навсегда. Фурия войны не обошла город стороной. Здесь людям тоже довелось пережить неописуемое, они страдали, умирали или спасались чудом. Чего ради было все это?