Записки из чемодана

По экономическим принципам — развитие мирной промышленности и полный запрет на производство вооружения.

На конференции большой спор произошел из-за репараций (правильно: вывоза. — Прим. ред.) в СССР ряда предприятий из Германии, особенно тяжелой промышленности.

Черчилль и Трумэн не хотели этого, но наши товарищи доказали, сколько немцы уничтожили наших фабрик и заводов и городов.

В итоге, правда, этого не получилось, так как союзники не дали нам вывезти из занятых ими немецких городов. Но кое-что из Западного Берлина, пока мы командовали, все же вывезли, ряд предприятий.

Долго торговались о границах Польши, но все же наша линия прошла. Прилетел Берут[330].

С 28 июля вместо Черчилля прибыл новый премьер-министр Англии — Этли* (правильно: Эттли. — Прим. ред.).

За несколько дней до этого Черчилль и Трумен пригласили Сталина для беседы втроем. Трумен под секретом сказал, что американские ученые изобрели новую бомбу большой силы, в десятки раз более разрушительной любой нынешней бомбы. О том, что атомная, не сказал. Сталин только выслушал, не задал ни одного вопроса, и разошлись.

Вот коротко все, что я видел, когда там присутствовал.

Из поздних записей

После отъезда т. Сталина и окончания Потсдамской конференции, на которой, как будто, все было уточнено, начались активные регулярные заседания Контрольного совета.

Для того чтобы быть в курсе событий, я вместе с Г. К. Жуковым и В. Д. Соколовским присутствовал на заседаниях. К этому времени уже союзники заняли свои сектора в Берлине, а ранее отвели свои войска из Лейпцига и Тюрингии.

Мы ездили, как всегда, по всему Берлину, тем более что полицай-президент общий на весь Берлин, так же как и магистрат города, но американцы, англичане и французы в своих секторах назначили своих военных комендантов. И при решении общеберлинских вопросов собирались у нашего коменданта генерал-майора Котикова*, назначенного после смерти Берзарина Н. Э.

На заседания Контрольного совета все подъезжали на шикарных машинах с флажками, хорошо одетыми. У каждой страны были свои комнаты. Буфет общий, а питание в обеденное время попеременно. Союзники особенно нажимали на «Рашен водка», в том числе и их машинистки и переводчики, когда день угощения был наш. Правда, их желание не выходило за пределы одной рюмки.

В зале заседаний столы были установлены с 4 сторон. Перед заседанием Контрольного совета наши советники и союзников предварительно готовили и согласовывали вопросы, а затем уже обсуждал Контрольный совет.

Первое время работа Контрольного совета протекала хорошо, без прений, раз в неделю, но я несколько раз говорил Г. К. Жукову, что союзники либерально относятся к фашистским преступникам, и назвал ему цифру 2500 человек, арестованных в нашей зоне фашистских преступников и руководящих деятелей НСДП.

В то же время такие же преступники в зонах союзников не только не арестованы, но даже им разрешено открывать торговлю, издавать газеты и др. Г. К. мне сказал: «А ты спроси у Эйзенхауэра, сколько они арестовали?»

В те дни были почти на каждой неделе приемы то у одних, то у других. На одном из приемов мы оказались рядом с Эйзенхауэром, и я спросил. Пантюхов перевел мой вопрос.

Эйзенхауэр посмотрел на меня с удивлением и говорит: «Я не знаю, это дело М. П. (Милитер полиция)». Потом я пристал к Пантюхову, чтобы он узнал у начальника военной полиции. Тот, вернувшись, мне сказал, что начальник полиции точно не знает, но, кажется, около 100 человек. Вот вам факт! Несмотря на решение Потсдамской конференции и подписи их президентов.

После этого я рассказал Георгию Константиновичу об этом, и он условился с Эйзенхауэром, чтобы мы съездили в американскую зону и допросили главных военных преступников. Однако после большой оттяжки и отговорок американцы не дали нам, я имею в виду солидной группе военных, выехать для допроса, а ограничились разрешением допросить некоторых, и то не зам. главнокомандующего, которого они уже знали, кто это Серов, а второстепенным работникам фронта. Ездил туда, кажется, генерал Трусов* (начальник разведотдела фронта), который в этих делах не специалист.

В процессе дальнейшей работы Контрольного совета все еще существовали хорошие отношения. Нередко, когда по обсуждаемому вопросу «Монти» начинал писклявым голосом возражать, бормотать, я это говорю, потому что сидевший рядом со мной переводчик ничего не мог разобрать, что говорил Монтгомери, то на это не обращали внимания. В таких случаях Эйзенхауэр прерывал Монти, чтобы он не возражал, и тот замолкал.

Сколько бы я не присутствовал на заседаниях Контрольного совета, я ни разу не понял смысла выступлений Делатра де Тассиньи. Он вроде бы возражал англичанам и соглашался с нами, а как дело доходило до окончательного решения, он голосовал вместе с американцами и англичанами.