Записки из подземки

Любовник ее был такого же возраста, как супруг, но имел еще не остывшие эротические интересы. После встречи с ним Анастасия остро ощущала свою сексуальность, стыд и любовь к мужу, которая проявлялась на контрасте с тем чувством, что поднималось в ней от близкого общения с Андреем. Он изображал любовь: «Солнце мое, ты прекрасна. Видеть тебя – это такое счастье! Позволь держать тебя за руку. О, красивейшая из женщин. Очаровательница моей души! Королева!» Любовь его выплескивалась через край, и начинала раздражать уже через пару часов . Но этого времени вполне хватало, чтобы у Анастасии действительно появись манеры королевы: низкий грудной смех, великодушие Мессалины, которой не нужно ничего выпрашивать, а можно милостиво повелевать. Все это нравилось ей самой, хотя где-то в глубине души она знала – Андрей притворяется, играет роль, в которую сам верит. Но стоило им провести вместе хотя бы день, и она видела, что начинала его раздражать. Он, не привыкший к жизни с кем-либо, выдумывал поводы сбежать в свое антикварно-неухоженное одиночество. Их встречи, вся эта наигранная слащавость, навязчивая внимательность и до нелепости дурацкий секс неизменно заканчивались разочарованием и усталостью друг от друга. Но, тем не менее, оказывая нужный терапевтический эффект.

Анастасия ехала в метро и думала об этом. Чувство тоскливой ненужности накатывало на нее. Вспоминалась обида на мужа. От жалости к себе выступили на глазах слезы. Стараясь скрыть их, Анастасия сильно зажмурилась и ждала, когда приступ слезливости пройдет. Не хотелось плакать на людях. Когда она открыла глаза, из толпы на нее вопросительно смотрел сын.

Анастасия испугалась и скользнула взглядом в сторону, делая вид, что не заметила. Она снова закрыла глаза, притворяясь спящей и торопливо придумывая, куда и зачем она едет. Эта ветка была совершенно не из ее маршрутов, и теперь придется что-то врать, чего она никогда не умела. Она так зажмурилась, что ощутила в глазных яблоках боль, которая распространилась по телу, переплавляясь в слабость и тошноту.

«Хватит, хватит, – уговаривала она себя, чувствуя, что куда-то плывет. – Что ты разволновалась, дура? Испугалась непонятно чего. Ну, едешь и едешь, мало ли куда можно ехать. На встречу с подругой, в музей, к стоматологу. Это все нужно хорошенько обдумать. Важны детали».

Но детали в голову не лезли, лишь сильнее накатывала тошнота. Начинался приступ панической атаки. Такое случалось прежде, когда она пугалась чего-нибудь. Нужно было выйти на воздух, пока не потеряла сознание и не вырубилась прямо тут, на глазах у незнакомых людей. И сына.

«Станция «Охотный ряд», переход на «Театральную» и «Площадь революции», – объявил женский голос. Анастасия Станиславовна открыла глаза. Сына не было. Спина в желтой куртке, отдаленно похожая на его спину, мелькнула ближе к центру вагона, но Анастасия Станиславовна не могла определить, был ли это он. Мутило. Держась за поручни, она встала и направилась к выходу.

Вывалившись из вагона, она стояла и слушала. Сначала, как уезжает поезд, затем, как стучит сердце в ушах. «Что это я так разволновалась?» – думала она.

Анастасия Станиславовна села на лавочку и ощутила себя старой и ненужной никому развалиной. Сейчас было бы даже к лучшему, если бы сын оказался здесь. Неужели ей показалось? Может, он решил сбежать, потому что сам ехал куда-то скрытно и не хотел давать объяснений. От этой мысли стало еще хуже. Живот скрутило и снова охватил приступ тошноты. Вообще, Аркаша был хороший мальчик, собирался в Бауманку поступать. Вдруг они все же не досмотрели?

Она сидела и не знала, что делать. Планы расстроились, она потерялась и забыла, кто она и где. Упорядоченность событий сместилась, и все запуталось. Анастасия Станиславовна боялась. Вдруг Аркаша знает про нее? Вдруг он осуждает и мучается, как осуждала и мучилась она, зная в детстве про измены папы. Анастасия Станиславовна представила, как сын спрашивает:

– Мама, как же так? Ты разве не любишь отца?

«Жизнь сложна», – ответила она, и стала подробно и завуалированно разъяснять сложные алгоритмы жизни сыну. Когда закончила, очнулась, открыла глаза и поняла, что разговаривала сама с собой.

Дон Жуан с Новокузнецкой

В переходе с Третьяковской на Новокузнецкую он сразу обратил на себя мое внимание. Толстенький пожилой и жизнерадостный джентльмен в коротких брючках и рябом пиджачке. Воздушные рыжеватые волосы всклочены, на губах шальная улыбка, в ушах ватка. Казалось, он кого-то искал и беспрестанно обегал взглядом поток людей в переходе.

Я шла по переходу за ним, как джентльмен вдруг пустился вприпрыжку, будто увидел впереди кого-то знакомого. Это оказалась пожилая деловитая женщина в платке.

– Можно у вас спросить, – крикнул джентльмен.

Женщина недоверчиво оглянулась. Она походила на тех святых матрон, которые носят темные длинные платья, морщинку между бровей и молитвенник на все случаи жизни. Бог учит их проявлять милосердие. Видимо, поэтому она остановилась у эскалатора и подождала.