Записки из страны Нигде

Боль за животных, непонимание старших, одиночество, соперничество в своей среде. Далее – невозможность быть с любимым человеком, первые смерти, неприкаянность подростка во взрослом мире. Социальное неравенство, зависть со стороны неудачников («тебе все легко дается»), зависть твоя собственная («конечно, у тебя-то родители богатые»). Поиск себя в мире и в профессии. Неудачи в любви.

Одни точки закрываются («подумаешь, тройка по алгебре»), другие открываются.

Но чем дольше живет человек, тем меньше у него этих точек входа, тем меньше у него того, что болит в душе. Новые точки после двадцати (условно говоря) вообще не прибавляются.

Отсюда, кстати, непонимание детьми классиков или позднее открытие классиков – уже во взрослом состоянии. Точка входа  тогда была закрыта. А бывают книги (для меня это «Война и мир»), которые входят в нашу душу по нескольку раз, через разные порталы. Я хотела бы написать, что такова участь шедевров литературы, но это не всегда так: иногда это нечто совсем иное, например, «Бэтмен», который может быть историей про чувака с крутым автомобилем, а потом превратиться в историю одинокого человека с детской травмой, а потом стать историей о странной жизни большого города.

Перечитывая что-то, что захватывало душу в детстве, можно испытать острое разочарование. Это все равно что нюхать засохший цветок. Те болевые точки, которые служили в детстве порталом, сейчас уже закрылись. Максимум – можно вспомнить, как издалека, какие-то детские ощущения.

Еще один важный момент. Болевые точки (порталы) и конкретные проблемы определенного периода жизни – не одно и то же. Я думаю, художественная литература связывается с нами опосредованно, с помощью особого кода, который расшифровывается, распознается душой через вот эти «точки входа», порты, через то, что в душе болит. Иногда это почти прямая связь (суровый начальник на работе, с которой не уволиться по каким-либо причинам, - в реале; ужасная участь негров-рабов на плантации – в произведении). Но гораздо чаще связь очень опосредованная. Мы даже не всегда можем объяснить, почему у нас в душе болит именно тут, а не там. Почему один человек всю жизнь, скажем, одержим идеей свободы и читает и пишет только об этом (о чем бы он ни писал и о чем бы он ни читал), а другому интересно только о любви, любой любви, физической или духовной, любви как проявлении воли высшего существа, любви как связи всех явлений между собой – и так далее? Это какое-то личное свойство человека.

Книга может распознаваться как «своя» или «не своя», нужная или не нужная, содержащая в себе необходимый витамин или лишенная его, или содержащая, но недостаточно, - именно по отсутствию или наличию в ней отзыву боли: если точка входа, портал отзывается болью на боль персонажа – значит, книга «твоя». Нет отзыва, глухота – книга «не нужна» (лично тебе).

Точка входа, болевая точка души – это очень личное, очень интимное. Люди об этом, как правило, не говорят. «Человек имеет право молчать о прочитанном», согласно правам читателя от Пеннака. Человек молчит обычно об этой боли. Если он о ней заговорил – это акт очень большого доверия, это голос отважного человека. В детстве я прочитала в какой-то книге по русской  истории (может быть, даже у Валишевского) о принцессе Анне Леопольдовне (племяннице Анны Иоанновны). Анна Леопольдовна говорила о книгах, которые ей нравятся, и признавалась, что особливо ей нравится, когда в книге плененная принцесса говорит с благородною гордостию.

Это признание – признак мужественности читательницы. Она назвала свою болевую точку. Большинство из нас этого бы не сделали.

Можно ли читать и писать без боли? Думаю, да, ведь большинство именно так и делают. Но мне неинтересно, когда я не «внутри» книги. То есть интересно – но при этом я могу бросить в любой момент. Книгу, в которой я «живу», я бросить не могу, она уже в меня вросла, я уже часть нее, а она – часть меня. Здесь разница.

А так – да, можно писать как сторонний наблюдатель, как любопытный соглядатай. Почему бы и нет.

Но лично мой способ входить в текст – и тот, который читаю, и тот, который пишу, - это боль. Ее ни с чем не перепутаешь. Ее невозможно имитировать. Это единственный для меня способ создавать живых героев и сопереживать им.

Если бы не пример Анны Леопольдовны, то я в этом, наверное, не решилась бы признаться.

Смерть как образ жизни

03:00 / 19.09.2016

Кага Отохико, «Приговор». Восемсот пятьдесят страниц про смертную казнь. Руку на сердце положа, не смею говорить "всем читать", "бросайте дела, хватайтесь за этот роман"...

А с другой стороны -  не по-нашенски ли это: прийти в незнакомую семью, скромно улыбнуться и с милой непосредственностью князя Мышкина потолковать о смертной казни с генеральшей и ее дочерьми?

Как практически все книги издательства «Гиперион», «Приговор» изумительно хорошо переведен и очень добросовестно издан.

Но он про смертную казнь. И очень толстый. И японский.