Записки из Третьего рейха. Жизнь накануне войны глазами обычных туристов

Бликсен с удивлением обнаружила, что в Немецком театре ставят «Короля Лира»[851]. Только потом писательница сообразила, что нацисты присвоили себе великих иностранных писателей и художников почти так же, как и страны других людей: «Шекспир, как они говорят, на самом деле был германцем из-за своего гуманизма, Кьеркегор – из-за глубины своих мыслей, Рембрандт – из-за артистической выразительности, а Микеланджело – просто из-за масштабности своих произведений»[852]. Бликсен поразило то, что в театрах было полно народу: по меткому замечанию Говарда Смита, люди просто не имели возможности потратить свои деньги на что-то другое. В отличие от кино, в котором пичкали нацистской пропагандой, старые добрые классические пьесы (современные были запрещены) помогали хотя бы на пару часов забыть о войне[853]

.

Картины Германии военного времени, нарисованные американскими антинацистскими журналистами, естественно, резко контрастировали с тем, какой видели страну иностранные приспешники Гитлера.

Шведский путешественник Свен Гедин, которого очень любили в рейхе, имел прямой доступ к Гитлеру и другим высокопоставленным нацистам. 6 марта, в то время, когда Бликсен гуляла по Бремену, он обедал в Каринхалле с Герингом. В меню были «масло, настоящий сыр грюйер, икра, лобстер, свежий аспарагус, горячие блюда и самые разные деликатесы». После обеда в зал вошла полуторагодовалая дочь Геринга Эдда (для которой жены итальянских дипломатов «вязали крошечную одежду»[854]), «споткнулась и очень мило поприветствовала гостей». Несмотря на нехватку бензина и запрет использования частных автомобилей, когда через полгода Гедину понадобилось съездить в Мюнхен, его отвезли на государственном автомобиле. Шведу позавидовали бы многие обычные люди, которые были вынуждены часами стоять в переполненных, холодных и грязных вагонах поездов, опаздывавших на много часов.

Машина Гедина «мчалась через Потсдам, от Виттенберга до Дессау, от Лейпцига до Галле, а затем на полной скорости по бесконечному автобану, который белой полосой исчезал за горизонтом». Путешественник обратил внимание на то, что приблизительно через каждые 30 метров на дороге были установлены деревянные столбы, чтобы вражеские самолеты не смогли приземлиться на автобан. Они проехали 600 километров (половину этого расстояния по обычным дорогам) ровно за 7 часов: «Мы доехали быстрее, чем на поезде-экспрессе»[855]

.

18 июня 1940 г. Бриджет писала Хьюго из поместья Вотерзен: «Как хорошо, что война на Западе окончилась! Все вышло именно так, как и говорил старик из Мекленбурга [возможно, имеется в виду Гитлер]»[856]. Пока на фронте для немцев все складывалось удачно, но проблемы в самой стране оставались. «Мы никак не можем нанять служанку, и это ужасно», – жаловалась Бриджет мужу спустя три дня. К июлю графиня очень устала от постоянного напряжения: «Дорогой, пожалуйста, приезжай немедленно. Бомбежки уже совсем настоящие. Мне очень одиноко, вокруг рвутся бомбы. Говорят, что войска из Норвегии отправят в Англию. Мне так надоела эта дурацкая война»[857]. Пап, пожилой слуга в поместье, был ужасно зол на то, что союзники разбомбили памятник Бисмарку в Гамбурге. Через несколько недель Пап, совершенно забыв о национальности хозяйки замка, заявил, что «очень жалеет о том, что немецкие летчики не разбомбили поезд, в котором король Георг VI с супругой ехали в Шотландию»[858]

. Плохой урожай картофеля («весь сгнил») и огромные налоги вряд ли улучшили настроение Бриджет.

К Рождеству 1940 г. Гарри Фланнери, который сменил Уильяма Ширера и стал корреспондентом американской телерадиосети Си-Би-Эс, пробыл в Германии уже полтора месяца. Фланнери отметил, что увеличили паек бобов, гороха, чечевицы, а также мармелада и сахара. Продавали рождественские елки и игрушки: бомбардировщики, подлодки и солдатскую форму. Для создания праздничного настроения в газетах напечатали стихотворение японского посла:

Смотри, встает солнце над святым храмом,Близится День Восточной Азии,

Развевается свастика, красные, белые и зеленые флаги,В Европе грядет весна[859].

Бидди отмечала Рождество с семьей в деревенском доме брата мужа под Бременом. Начала задыхаться одна из свиней, и пришлось вызвать посреди ночи мясника, чтобы он ее зарезал. «Мы стояли в хлеву, – вспоминала Бидди, – и в свете масляной лампы наблюдали за происходящим. Все было, словно на картине Рембрандта. Хлев и дом находились под одной крышей». Зарезать свинью в то время было делом рискованным. В сентябре одному крестьянину в Ростоке отрубили голову за то, что он зарезал свинью без разрешения[860][861].