Записки капитана флота

Теске также не скрыл от нас, что кунаширский начальник посланному к нему от господина Рикорда с письмом японцу, отправляя его назад, действительно велел сказать, что мы все убиты, а причина такому ответу была следующая: доставивший ему письмо господина Рикорда японец уверял его, что Россия точно в войне с Японией и теперешние дружеские наши поступки один только обман. Господин Рикорд писал, что доколе не получит об нас удовлетворительного ответа, до тех пор не оставит гавани. А как присутствие наших судов принудило всех по берегам южной стороны Кунашира живущих рыбаков и других рабочих людей забраться в крепость, отчего все промыслы и работы остановились, то начальник и рассудил скорее сделать один конец, а чтобы понудить наших выйти на берег и напасть на крепость, он велел сказать, что мы все убиты. Но вероятно, что и личная сего чиновника ненависть к русским подстрекала его дать такой ответ, ибо это был шрабиягу Отахи-Коеки, тот самый, который в Хакодаде делал нам разные насмешки. Впрочем, Теске уверял, что правительство их не показало неудовольствия за такой его ответ, а напротив того, многие из членов оного одобряют его за это, и что он считается у них весьма умным и рассудительным человеком.

Сверх того, Теске рассказал нам, какие ему были хлопоты в столице по случаю открытия переписки его с нами. Отобранные от господина Мура его письма препровождены были в Эддо, где принудили его представить правительству и наши письма, им полученные, которые все принужден он был перевести; причем колкие насчет японцев места он перевел иначе. Члены, рассматривавшие переводы сии, спросили его, как он смел переписываться с иностранцами, разве неизвестен ему закон, именно сие запрещающий? Теске извинял себя, что он не думал, чтоб под сим законом понимаемы были и те иностранцы, которые содержатся у них в неволе, и уверял вельмож сих, что намерения его были чисты и что он переписывался с нами из единого сожаления об нас, происходившего от человеколюбия. Впрочем, ему и мысли в голову никогда не приходило сей перепиской сделать какой-либо вред Японии; если же правительство ошибку его считает непростительной виной, то он готов загладить ее смертью. Однако важного ничего не последовало, и только дали ему наставление, чтобы впредь он был осторожнее. Письма же правительство оставило у себя и поступка сего не вменило ему в преступление, что доказало данным ему чином за труды и усердие, оказанные им в изучении русского языка и в переводах нашего дела. За сие также и Кумаджеро награжден чином. Теске получил чин сштоягу, а Кумаджеро – зайджю, или секретаря.

Теперь с крайним прискорбием обращаюсь я опять к тому предмету, воспоминание о котором мне и поныне огорчительно. Я разумею поступки господина Мура. Прошу читателя быть уверенным, что повествую об них здесь отнюдь не с тем, дабы выставить перед сим состояние, в котором я и несчастные мои товарищи несколько времени находились в полном ужасе, но чтобы примером сим споспешествовать, хотя несколько, к отвлечению молодых людей от подобных заблуждений, буде судьбе угодно будет кого из них ввергнуть в такое же несчастие, какое мы испытали, и показать им страшным опытом, что из всех возможных пороков ни один так тяжело не лежит на сердце, как отречение от своего отечества или даже самое покушение на оное, коль скоро человек обратится опять на правую стезю и будет размышлять беспристрастно о своих поступках. А особливо, если то был человек, имевший совесть и добрые чувства, но в заблуждении на время с пути совратившийся, как то случилось с несчастным господином Муром, которого история любопытна и нравоучительна. Я только прошу читателя не судить строго о его поступках, пока он не прочтет до конца моего повествования. Тогда, может быть, вместо ненависти почувствует он сострадание к несчастному сему офицеру и почтит память его слезой сожаления.

Коль скоро господина Мура перевели к нам, то он с японцами начал говорить по большей части как человек, лишившийся ума, уверяя их, что он слышит, как их чиновники, сидя на крыше нашего жилища, кричат и упрекают его, что он ест японское пшено и пьет их кровь; или что переводчики с улицы ему то же кричат, а по ночам приходят к нам и тайно со мной и с господином Хлебниковым советуются, как бы его погубить. Но иногда он разговаривал с ними уже в полном уме и всегда наклонял разговор свой к одной цели. Например, однажды сказал он Теске, что у нас на «Диане» есть множество хороших книг, карт, картин и других редких вещей, и что если японцы отпустят его первого на наше судно, то он всем здешним чиновникам и переводчикам пришлет большие подарки. Но Теске ему отвечал, что японцы не охотники до подарков и они им и не нужны, а надобно им только одно объяснение нашего правительства, самовольны ли были поступки Хвостова.