Записки молодого варшавянина

Я купил Пятую симфонию и к трем часам дня до­брался до дому. Войдя в сад сзади, через дырку в забо­ре, я заглянул в окно. Бабушка сидела за столом и читала «Унесенные ветром». Этот роман в те времена вырывали друг у друга все дамы. Когда я вошел в ком­нату, бабушка встала, чтобы подать мне обед, на еду у меня всегда были считанные минуты.

— Я сегодня не вернусь ночевать,— сообщил я, об­жигая горло густым супом.— Иду на вечеринку.

— Нашел время веселиться! — вздохнула бабушка.

— А ты, бабушка, никогда не была молодой? — по­интересовался я.

— Вот дурак так дурак! — возмутилась она.— На балах я, конечно, танцевала, но в квартиры к кавалерам никогда не таскалась!

— Если ночью придет гестапо, скажи, что я уехал в деревню и нанялся на полевые работы.

— Думаешь, я не знаю, что вы там проделываете? Если я старая, значит, слепая и глухая? Вас всех повы­ловят и поубивают!

— Что поделаешь, бабушка, долг есть долг!

— Да я знаю, что долг...— с грустью согласилась она.— Но ведь только ты один у меня и остался, вну­чек.

И она, шаркая шлепанцами, отправилась на кухню за вторым. Я и мысли не допускал, что в этой лотерее смерти могу вытащить несчастливый билет. Однажды, еще в 1941 году, взявшись за расчеты, я вычислил со­гласно теории вероятности, что мои шансы примерно со­ставляют соотношение один  (погибнуть)  к двадцати (выжить). К сожалению, с каждым годом, по мере того как вокруг множились аресты, это соотношение меня­лось не в мою пользу. Если бы война протянулась еще год или два, у меня, пожалуй, не осталось бы почти никакой надежды. К счастью, Восточный фронт быстро приближался, и мы рассчитывали, что в ближайшие ме­сяцы он подойдет к Варшаве. Все дело было в том, кто куда постучит раньше: русские в ворота Варшавы или гестапо в дверь моего дома.

Я влетел к себе в комнату, порвал и спустил в унитаз вчерашний номер подпольной газеты, вытащил из-под подушки учебный план военных занятий и спрятал его в крышку табуретки, стоявшей в ванной. Эта табуретка с двойной крышкой, сделанная в одной из наших мастерских и ничем не отличавшаяся от любой кухонной табуретки, служила тайником, где я прятал бумаги. На­стольную лампочку с укрытым в ней приемником, гор­дость инженера Забавы, я поставил на столике возле тахты. Схватив портфель со служебными бумагами, я сунул туда бритвенный прибор и зубную щетку, поцело­вал бабушку и уже хотел умчаться, как вдруг зазвонил телефон.

— Наверное, этот негодяй,— проворчала бабушка.— Когда я подхожу к телефону и говорю «алло!», он бро­сает трубку, и правильно делает, а то бы он услышал...

Это действительно был отец.

— Хочу тебя поздравить, сынок, и пожелать тебе всего самого лучшего,— сказал он.— Ядя тоже тебя по­здравляет.

— Ты не собираешься разводиться? — любезно по­интересовался я.

— Уже не те времена,— вздохнул отец.— Нам всем надо держаться вместе. Может, забежишь к нам? Мы с тобой всегда виделись в день твоего рождения.

— Может быть, но сегодня лучше не условливаться о времени.

— Будем ждать тебя до поздней ночи,— пообещал отец.

— Дай бог вам дождаться! — воскликнул я искрен­не, потому что в последнее время меня часто охватывал страх.

Из дома я снова выбрался через сад, чтобы меня никто не увидел. На наших жолибожских улочках, как в любом маленьком городке, ничего нельзя было скрыть, и все тайное становилось явным. Если мы еще и существовали до сих пор, то это можно было объяс­нить только тем, что гестапо испытывало недостаток в людях, а в шпиках была просто острая нехватка. Во всем нашем районе среди жителей не было, пожалуй, ни единого агента или доносчика. В течение минувших лет оккупации было разоблачено и ликвидировано всего несколько человек. А как известно, без информаторов и шпиков любые репрессии слепы и случайны. Поэтому-то немцы и устраивали постоянно засады и облавы.