Записки на айфонах

Один раз мы шли в кино, а по другой стороне улицы шли друг за другом такие люди, много-много, а рядом шли солдаты с автоматами. Я спросила маму: «Это немцы?» А мама сказала, что это заключенные, их водят на стройку, где работает папа. Папа строит не сам, он показывает заключенным, как надо строить, а они строят. Я спросила: «Они плохие?» А мама сказала: «Не показывай пальцем, это неприлично». Один заключенный сделал папе табуретку, я с ней играю.

Я хожу в детский сад. Папа говорит, что это моя работа, и смеется. Он вообще редко смеется. Раньше, когда мама заболела туберкулезом, она лежала в больнице, тогда я оставалась в садике ночевать, папа брал меня только на выходные. Воспитательница Ирина Павловна сказала папе, что у меня вши, что я все время держу обе руки в голове. Дома папа взял тетрадку в клеточку, положил ее на стол, я наклонилась над тетрадкой, он стал меня вычесывать и вши посыпались на тетрадку и прыгали по клеточкам. Тогда он отвел меня в парикмахерскую и меня постригли наголо. Машинкой постригли вместе с вшами. У нас в группе есть еще ребята, которых постригли. И девочки тоже.

А потом папа сказал, что мама выздоровела и скоро приедет. Я ждала ее на балконе и смотрела на дорогу, а когда я ее увидела, побежала к ней на улицу и хотела обнять, а она сказала: «Боже, что у тебя на голове?» А я еще была почти лысая, поэтому она так сказала. У мамы самой очень длинные волосы и красивые. Она говорит про них «проклятье», потому что после бани их надо долго-долго расчесывать.

А зимой был грипп. И мама работала даже по выходным. Со мной некому было сидеть, и она брала меня с собой на вызовы. Мы ходили в другие бараки целый день, мама выписывала рецепты. Она ставила меня перед собой, клала мне на шапку рецепт и выписывала. У меня шапка сверху плоская и твердая, на ней удобно писать. Один пациент сказал: «Какой у вас удобный ребенок, Цира Яковлевна». Это он про меня сказал. А мама ничего не сказала, она очень устала от гриппа и говорила только: «Ой вэй». Я спросила, что такое «ой вэй». А мама сказала – когда жизнь тяжелая, так говорят.

Потом я заболела гриппом. Мама сказала: «Это потому, что я тебя таскала с собой». Я лежала в кровати, а комната становилась круглой, в ней были стулья, много стульев, они все приходили и приходили – стулья. Это как сон, но я не спала. Мама сказала, что это бред из-за гриппа.

Потом я выздоровела и пошла в садик. Нам там дают манный пудинг с киселем на сладкое. Я только кисель ложкой съедаю, а манный пудинг не ем, потому что он белый и блестит. И дрожит. И у него сверху корочка. Но воспитательница говорит, что пока я не съем, не пойду спать. А я ей один раз ответила «Ой вэй!», но она не поняла. Все уже уходят на мертвый час, а я сижу за столом. Воспитательница говорит, что как мне не стыдно, идет война, люди голодают, а я не ем этот пудинг. Потом она меня отпускает.

Манный пудинг дают часто. Я все время из-за него всех задерживаю. Но когда работает повариха Галя, она идет мимо, когда я уже съела кисель, и незаметно половником мне еще на пудинг кладет кисель. Я его опять ем. Я быстро его ем, чтобы воспитательница не заметила, что у меня второй кисель. Я рассказала маме, а мама засмеялась и сказала, что знает Галю, это ее пациентка.

А еще на меня нарисовали в стенгазете карикатуру и написали: «У всех тихий час, а Таня Шумилина все еще ест». Стенгазета называется «молния», мы ее смотрим, а потом идем играть. У меня в саду нет кукол, только буденновцы и мишки. У меня были куклы, но, когда мы эвакуировались, мама их оставила в Подольске. Она сказала, что война, что «вот только кукол мне не хватало» и что она не знает, как ей все сложить, всего пять мест дали, и как ей всю свою жизнь в пять мест упаковать.

Когда мы садились в поезд, что-то грохотало, я спросила, что это, а мама сказала: «Это гром, доченька». А рядом стояла тетенька, она вот так рукой сделала. У нее девочка была, дочка Тамара, она тоже. Мы потом вместе ехали, я спросила, что это значит, она сказала: «Это называется «креститься», хочешь научу, только никому не говори». Она научила меня креститься. Я стала иногда креститься, когда никто не видит, а мама заметила и побила меня по рукам, чтобы я больше не крестилась.

Мы ехали на поезде 28 дней до Хабаровска, а потом еще на другом поезде до Комсомольска-на-Амуре. Но мы все время стояли. А навстречу ехали другие поезда, и папа сказал, что это солдаты едут на фронт. И перекрестил поезд. Я маме сказала, а она потом на папу кричала, что он же коммунист. А папа кричал, что он же русский, а она иудово племя и не понимает. Мама потом плакала. А потом мы приехали и поселились в бараке на улице Пионеров.