Записки на запястье

Серёжа занялся просмотром «Звёздных войн». Второй день в доме всю жизнь заглушают взрывы, грохот, рёв, крики и скрежет. Что-то пишу, но никак не могу сосредоточиться на мысли, соскакиваю, всё кажется, что мы летим и гибнем всей квартирой. Сержусь и кричу: — Скоро это кончится?! — а из колонок услужливо кто-то укоряет: — В астероидном поясе ты не перейдешь на скорость света!

Миттельшнауцер и его седоватый хозяин смотрятся ровесниками.

Рассказываю Серёже, что папа, скорее всего, останется зимовать у моря.

— Ну, у него же здоровье, — сомневается Серёжа, формулирую нужное очень быстро: — Там ему иногда бывает плохо. А здесь ему иногда бывает хорошо.

Лежу с закрытыми глазами, сквозь легкий сон слушаю выступление Юрского по телевизору.

Он читает стихи, мне очень нравится. Потом оказывается, что выступление было посвящено роли жестов в актёрском мастерстве.

Молоденькие девушки ходят в коротких юбках, иногда рассматривая свои ноги в процессе движения. Может быть у них просто новые туфли, но выглядит так, будто у цапли прямо с утра ноги выдвинулись на пару колен, как у раскладной удочки. Ей и удивительно, и высоко, и нравится.

Многие позволяют себе необдуманные метафоры и сравнения. Например, говорят, что у них от любви выросли крылья. Воображаю: вот ты проснулся, пытаешься подняться, но не можешь оторвать спину от постели, потому что любовь большая и крылья тяжёлые. Сполз с кровати, постоял, попривык, захотел кофе и тут же обнаружил, что рук нет. И всё. Можно полетать. Красиво, приятно. Но недолго — устаёшь, голодный, холодно. Влюблённые выживают в дикой природе очень редко, потому что ложку держать нечем.

По дороге домой танцевала зажатыми в ладони истраченными батарейками.

Грузный мужчина с гордым лицом жадно пил минеральную воду. Девушка, обхватившая его, будто дерево, приникла щекой и ухом к животу, а потом расцвела улыбкой внезапного узнавания, как будто она недавно учила анатомию и всё подтверждается.

Когда понятно чьё-то устройство, теряешь интерес. Невозможно, например, восхищаться бывшим соседом по парте, который списывал у тебя химию. Вчера близкий друг, с которым мы давно не виделись, не застав меня дома, забрал диск с Гришковцом и уехал, не дождавшись. А я думаю ничего-ничего, Гришковцу тоже наверняка говорят: «Слышь ты, где у тебя тут Пелевин новый?». Ну и у Пелевина тоже не без друзей.

Сегодняшние названия могут свести с ума, если про них думать. «Мир шкафов» — чистое убийство для клаустрофоба, а «Жидкий сантехник» должен по вызову приплывать, всё исполнять и сливаться тихо, не прося на пиво.

Я влюбляюсь во всё, теряя землю под ногами, так часто и легко, как будто я бракованная фигурка из детской задачи, где звездочки, треугольники и квадраты нужно аккуратно вставлять в соответствующие прорези, иначе они туда не помещаются. Я же легко падаю во все.

По Камергерскому переулку шла старушка, на ходу развязывая узел пакета с маленькими миндальными печеньями и страшное нетерпение выходило из берегов её морщин.

В ювелирном магазине моют пыльные витрины. Человек трет шваброй грань огромного пластикового кристалла вывески. Так наверное и представляется беднякам богатство невиданных размеров.

У бюро путешествий на рекламном плакате нарисован кенгуру с обрезанным хвостом, который отдельно подрисован краской прямо на стене. Отпал, как у ящерицы.

Некоторые беседы так просты и просчитываются на сто ходов вперёд, как картинка в детской раскраске, в которой половина уже готова, а вторую нужно дорисовать, соединив точки. Такие разговоры приводят в уныние, подобное тому, какое вызывает массовик-затейник, выкрикивающий со сцены первую половину слова.

Июнь, всюду тополиный пух, несколько дней веду учёт, кто с чем его сравнивает. Понравились «вычёсывали старую белую собаку» и «боженька побывал в парикмахерской».

Видела в метро мужичка в галифе, в высоких хромовых сапогах, в руках пластмассовый мак. Сбежал, сбежал с репетиции.

Девушка плыла по платформе метро с таким возвышенным лицом, в таком невообразимо вечернем летящем наряде, что очень хотелось подойти и спросить: — Как выйти к морю?

Поджала коленки, сижу, уткнувшись в книжку. Серёжа, проходя, укоризненно бросает: — А Набокова, между прочим, надо читать на боку.

Это хорошо ещё, что я Нагибина не очень…