Записки о французской революции 1848 года

В антрактах своих заседаний комиссия занималась примирением работников и патронов в разных частях индустриации: это ее великая, благодетельная и истинно плодотворная деятельность. Так, примирены были хлебники и им даны новые основания, весьма выгодные обеим сторонам. Так, еще в мастерских механиков Дерони {66} и Кюля {67} введен принцип с ее помощью, но которому работники за малостью заказов не отсылаются, а скудность заказов падает на всех. Хозяева при первой возможности обязались дать работникам участие в самом барыше производства по общему согласию. Еще прежде комиссии старый сен-симонист Олен Родриг {68} подал пример подобного приобщения работников к части барыша на Северной железной дороге. Он положил именно распределять доходы ее следующим образом: 1) жалование и задельная плата, 2) процент капиталу и погашение его, 3) оставшийся доход за издержками содержания делить между [всеми] работниками и капиталистами, смотря по силе труда, представляемого жалованием, – у первого, смотря по количеству взноса, представляемого акцией, – у второго. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что именно в этих свободных соглашениях и есть настоящий зародыш будущей жизни и новой истории.

Физиономия Парижа в марте месяце 1848

Разумеется [восстание], что с падением Дюшателя, так строго воспитавшего Париж в своей системе приличия и подавления народных фантазий, Париж вдруг изменился. Пассажи и галереи наполнились свободными женщинами и лоретками, которым прежде строго воспрещалось посещение публичных мест. Тротуары самой аристократической части бульваров [наводнились] захвачены шарлатанами, комедиантами, нищими, продавцами лохмотьев и даже [разносчиками] основателями азартных игр, рулетки, фараона, которые выманивают публично у детей, женщин, работников последнюю их копейку на приманку выиграть пряник, ножичек, карикатуру на Гизо или Лудвига-Филиппа! Нельзя почти нигде пройти, чтоб не натолкнуться на группу довольно плотную, загораживающую дорогу, в середине которой рыжий человек показывает танцующую обезьяну, или несчастный певец дерет во все горло республиканские, песни, или, наконец, мальчишка, разостлав коврик, кувыркается страшным образом перед скупой и мало великодушной публикой. Так как все это делается непременно под тенью трехцветного знамени, то вы издали можете видеть эту вывеску нового рода. [Я видел одного молодца] С паденьем серьезных индустрии развились в одну минуту ничтожные и нищенские, наподобие итальянских. На каждом повороте и при входе в каждую галерею неимоверное количество мальчишек, женщин, детей, работников оглушают вас предложением журналов, пасквилей, листков со стихами и разных ничтожностей, начиная с кокарды до коллекции гвоздиков, пуговиц и проч. Vouez «La Presse»! Vouez «Le Nationale!» [111] проч. Иногда бывает трудно пробиться сквозь эту толпу. Но, вместе с тем, чем сильнее завладевают богатыми кварталами самые низшие слои демократии, тем реже делается на них циркуляция. Богатые отпускают своих кучеров, лошадей и спешиваются, словом, как все {69} . Вы можете видеть [иногда] часто эти иронические и несколько презрительные лица, вокруг которых волнуется [этот] шумный поток [нескольких] индустрии нижнего слоя, неожиданно выкинутый на них революцией. О нищих и говорить нечего. Вообще можно подумать, что революция была сделана с намерением показать Парижу, сколько в нем есть людей с переломанными руками и ногами, женщин, похожих на [обезьяну] издыхающую обезьяну, нищеты, отчаяния и позорной промышленности, унижающей человека.