Записки о французской революции 1848 года

Урок, однакож, нисколько не помог, потому что восстание уже было решено партиями, он только породил жестокую, неумолимую вражду к самому Тома. Не далее как через день, в понедельник 12 июня, снова выстроился блестящий кавалерийский полк перед мостом de la Concorde, ведущим в Палату, снова забили сбор по Парижу, и стала собираться национальная гвардия. В этот день [Палата] Собрание должно было одобрить или уничтожить выбор Л. Бонапарта, которого, впрочем, и сама национальность была еще не определена: его считали швейцарским подданным. В этот день Правительственная комиссия, измученная полудоверием Собрания, решилась поднять министерский вопрос по случаю назначения собственных ее расходов. Ламартин решился выйти на кафедру и требовать отставки или доверия: существовать иначе не было возможности. С утра стали собираться грозные толпы народа на площади de la Concorde, которым ответствовал сбор линейного войска около Палаты и призывный бой барабанов по всему Парижу. Около [часу] двух часов пополудни, когда Ламартин довольно вяло говорил о надеждах Франции, о ее призвании, о бюджете, который устраивает для нее министр Дюклерк, в это время К<лемент> Т<омас> сильными кавалерийскими атаками гнал толпу с площади на бульвары, а в том числе и меня, при непрестанных криках: «à bas Clément Thomas! Vive Napoléon!» [294] В то же самое время начальник подвижной гвардии генерал Дамэт {270} равнял ее перед домом мин<истер>ства иностранных дел и спрашивал ее: хочет ли она поддержать республику, на что она ответила: «Vive la république». Покуда это происходило, другая толпа с улицы Rivoli ворвалась на площадь Concorde и смяла несколько буржуа [вероятно]: при сем случае у одного из них [конного] выстрелил пистолет или ружье, не помню, в суматохе и поранило его в руку. Тотчас разнесся слух, что Клемент Тома произвел выстрел и уже двое из национальных гвардейцев тяжело ранены. Слух этот [дошел] донесся до Собрания и в ту же минуту обработан был очень ловко Л<амартином>: «Citoyens représentants, – сказал он тотчас после промежутка, следовавшего за апологией собственного правления, – une circonstance fatale vient d\'interrompre le discours que j\'avais l\'honneur de prononcer devant l\'Assemblée Nationale» [295] .

Он возвестил о трех небывалых выстрелах и прибавил: «Ces coups de feu étaient tirés au cri de vive l\'Empereur Napoléon» [296] .

Вместе с тем он объявил, что изготовил закон, которым удерживается положение 1832 г., об изгнании Луи Наполеона {271} и прибавил: «Quand la conspiration est prise en flagrant délit, la main dans le sang français, la loi doit être votée par acclamation» [297] .

В предчувствии неожиданной беды Собрание взволновалось, как море, и тогда Ламартин потребовал доверия к Правительству, сказав свою знаменитую фразу, которая так хорошо отвечала на тайные подозрения Палаты: «On a dit que j\'avais conspiré avec Blanqui, Barbes Spbrier… Oui, j\'ai conspiré avec eux, mais j\'ai conspiré avec eux, citoyens, comme le paratonnerre conspire avec le nuage qui porte la foudre. J\'ai longtemps tenu tête à ces hommes!..» [298]

Доверие в форме 100 т. фр. ежемесячно для Исполнительной комиссии было таким образом вырвано у Палаты, но она поступила осторожно в отношении Л. Наполеона. Закон об утверждении его изгнания она не вотировала единогласно (par acclamation), как хотел Л<амартин>, но отослала его, по обыкновению, в бюро свои для предварительного рассмотрения.

Но уже доверенность, выраженная Палатой, ничего не могла сообщить Правительству. Через два дня те же грозные толпы ночью стали собираться вместо Porte St. Denis, перед Ратушей, с теми же факелами, с теми же плясками, выставляя передовых своих мальчишек, как и прежде петь на голос «des lampions!» [299] : «Nous l\'aurons, nous l\'aurons, Louis Napoléon!» [300] и сами, стоя угрюмо, как бы замышляя совсем другую песню…

Государство как будто разваливалось.