Записки о Шерлоке Холмсе

«Головастика» Фелпса, который учился в пятом классе, когда вы были в третьем. Возможно, вы даже слышали, что благодаря влиянию моего дяди я получил хорошую

должность в министерстве иностранных дел и был в до-

верии и чести, пока на меня не обрушилось ужасное не-

счастье, погубившее мою карьеру.

Нет надобности писать обо всех подробностях этого

кошмарного происшествия. Если вы снизойдете до моей

просьбы, мне все равно придется вам рассказать все от

начала до конца.

Я только что оправился от нервной горячки, которая

длилась два месяца, и я все еще слаб. Не могли бы вы на-

вестить меня вместе с вашим другом, мистером Хол-

мсом? Мне бы хотелось услышать его мнение об этом

деле, хотя авторитетные лица утверждают, что ничего

больше поделать нельзя. Пожалуйста, приезжайте с ним

как можно скорее. Пока я живу в этом ужасном неведе-

нии, мне каждая минута кажется часом.

Объясните ему, что если я не обратится к нему пре-

жде, то не потому, что я не ценил его таланта, а потому, что, с тех пор как на меня обрушился этот удар, я все

время находился в беспамятстве. Теперь сознание верну-

лось ко мне, хотя я и не слишком уверенно чувствую себя, так как боюсь рецидива. Я еще так слаб, что могу, как вы

видите, только диктовать. Прошу вас, приходите вместе

с вашим другом. Ваш школьный товарищ Перси Фелпс.»

Что-то в его письме тронуло меня, было что-то жалостное в его повторяющихся просьбах привезти Холмса.

Попроси он что-нибудь неисполнимое, я и тогда постарался бы все для него сделать, но я знал, как Холмс любит свое искусство, знал, что он всегда готов прийти на помощь тому, кто в нем нуждается. Моя жена согласилась со мной, что нельзя терять ни минуты, и вот я тотчас после завтрака оказался еще раз в моей старой квартире на Бейкер-стрит.

Холмс сидел в халате за приставным столом и усердно занимался какими-то химическими исследованиями. Над голубоватым пламенем бунзеновской горелки в большой изогнутой реторте неистово кипела какая-то жидкость, дистиллированные капли которой падали в двухлитровую мензурку. Когда я вошел, мой друг даже не поднял головы, и я, видя, что он занят важным делом, сел в кресло и принялся ждать.

Он окунал стеклянную пипетку то в одну бутылку, то в другую, набирая по нескольку капель жидкости из каждой, и наконец перенес пробирку со смесью на письменный стол. В правой руке он держал полоску лакмусовой бумаги.

– Вы пришли в самый ответственный момент, Уотсон, –

сказал Холмс. – Если эта бумага останется синей, все хорошо. Если она станет красной, то это будет стоить человеку жизни.

Он окунул полоску в пробирку, и она мгновенно окрасилась в ровный грязновато-алый цвет.

– Гм, я так и думал! – воскликнул он. – Уотсон, я буду к вашим услугам через минуту. Табак вы найдете в персидской туфле.

Он повернулся к столу и написал несколько телеграмм, которые тут же вручил мальчику-слуге. Затем сел на стул, стоявший против моего кресла, поднял колени и, сцепив длинные пальцы, обхватил руками худые, длинные ноги.

– Самое обыкновенное убийство, – сказал он. – Догадываюсь, что вы принесли кое-что получше. Вы вестник преступлений, Уотсон. Что у вас?

Я дал ему письмо, которое он прочел самым внимательным образом.

– В нем сообщается не слишком много, верно? – заметил он, отдавая письмо.

– Почти ничего.

– И все же почерк интересный.

– Но это не его почерк.

– Верно. Писала женщина!

– Да нет, это мужской почерк!

– Нет, писала женщина, и притом обладающая редким характером. Видите ли, знать в начале расследования, что ваш клиент, к счастью или на свою беду, тесно общается с незаурядной личностью, – это уже много. Если вы готовы, то мы тотчас отправимся в Уокинг и встретимся с этим попавшим в беду дипломатом и с дамой, которой он диктует свои письма.