Записки от скуки

Вскоре после того как музыка прекратилась, монах захотел снять котел, но не тут-то было. Пьяная братия вмиг отрезвела и стала гадать: как бедняге помочь? Стаскивали треножник и так и этак, но лишь изранили всю шею — закапала кровь, а шея стала пухнуть и заполнять горловину котла, так что монаху стало уже трудно дышать. И тогда решили котел разбить. Однако сделать это было не так-то просто: котел не поддавался, а лишь нестерпимо звенел.

Ничего другого не оставалось: треножник поплотнее обмотали плащом, сунули в руки монаху посох и повели бедолагу к лекарю, что жил в столице. Изумлению прохожих не было предела!

Ну и вид, должно быть, был у хозяина и пациента, когда бонзы ввели его к лекарю в дом! Начинает монах говорить, голос звучит глухо, ничего не разобрать.

— О подобных недугах мне не доводилось ни в книгах читать, — сказал на это лекарь, — ни получать устных наставлений.

И монаху пришлось ни с чем вернуться в храм Ниннадзи.

У его изголовья столпились друзья, пришла старуха мать, все горевали и плакали, но бедняга даже не слышал их. Между тем кто-то возьми да скажи:

— Пусть мы сорвем ему уши и нос, но ведь жизнь-то спасем! Давайте только дернем посильнее!

С этими словами в горловину котла натолкали мякины, чтобы шея не соприкасалась с металлом, и дернули так, что чуть голову не оторвали. Правда, ушей и носа беднягу лишили, однако котел с головы сняли.

Жизнь монаха висела на волоске, и он долго еще болел.

L

Жил когда-то в Омуро очень миловидный мальчик-прислужник. Несколько местных монахов задумали как-то пригласить его поразвлечься. Позвали монахов-музыкантов, заботливо приготовили изящные коробочки-вариго,[102] со вкусом уложили туда закуску, закопали все это в укромном уголке на холмах Нараби-но-ока,[103]

а сверху засыпали кленовыми листьями, чтобы нельзя было ничего заметить. Придя затем в храм, они позвали мальчика и, довольные собой, отправились вместе с ним бродить, пока, вконец утомленные, не оказались на облюбованной заранее замшелой полянке.

— О, как мы утомились! — запричитали они. — Ах, нет ли кого здесь «осенние листья разжечь»! О монахи-чудодеи! Постараемся же вознести молитву! — И, обратившись лицами к дереву, под которым были схоронены припасы, принялись перебирать руками четки, с преувеличенным усердием сплетать пальцы,[104] усиленно хлопотать. Потом разгребли листья и… ничего не обнаружили.

Решив, что они ошиблись местом, монахи перерыли всю горку, не оставив на ней живого места, но безуспешно. Кто-то подглядел, как они зарывали коробочки, а когда все ушли в монастырь, украл их. Монахи поначалу лишились дара речи, а потом набросились друг на друга с самой непристойной бранью и, озлобленные, вернулись к себе.

Дело, от которого ждешь слишком большого удовольствия, никогда не получается.

LI

Строя дом, думай о летней поре. Зимой проживешь где угодно, а в жару жизнь в плохонькой хижине невыносима.

Глубокая вода не дает прохлады. Мелкий поток освежает издали.

Если вы читаете мелкий почерк, то знайте: в комнате с раздвижной дверью светлее, чем в комнате со ставнями.

При высоких потолках зимой холодно, со светильником — темно.

«Комнаты, созданные, казалось бы, безо всякой пользы, приятны на взгляд и могут в самых различных случаях оказаться полезными», — рассуждали однажды при встрече знакомые.

LII

Нехорошо, когда человек, с которым ты долго не встречался, без умолку болтает о себе. Когда же после разлуки видишься с близким человеком, почему-то чувствуешь стеснение. Бывает, что человек пустой, никчемный, войдя куда-нибудь на одну минутку, принимается разглагольствовать не переводя дыхания о том, как ему было интересно.

Когда говорит человек достойный, его как-то само собой слушают все присутствующие, как бы много их ни было, хотя обращается он лишь к одному из них.

Никчемный человек, если собеседника у него нет, влезет в самую гущу толпы и начнет сочинять с таким видом, будто видел все это своими глазами; все, как один, хохочут над ним, и шум стоит невыносимый. Такого человека можно узнать уже по тому, что ему не очень интересно, когда рассказывают о чем-либо занимательном, и он громко смеется, когда говорят о чем-то неинтересном.

Если, обсуждая чью-либо внешность или чью-либо ученость, сравнивают их со своими собственными, это низко.

LIII

Когда вы рассуждаете о стихах, читать плохие стихи не годится. Тот, кто хоть чуточку разбирается в поэзии, вряд ли назовет их прекрасными.

Вообще разглагольствования о предмете, в котором толком не смыслишь, со стороны слушать нестерпимо, они режут ухо.

LIV

Тот, кто утверждает, что если Учение у тебя в душе, то неважно, где ты живешь; что можно жить в миру, и это не будет помехой на пути к будущей жизни, — не имеет никакого понятия о будущей жизни.