Записки от скуки

Если ты жалеешь, что не насытился вдоволь жизнью, то, и тысячу лет прожив, будешь испытывать чувство, будто твоя жизнь была подобна краткому сну. Что ты, долговечный, станешь делать в этом мире, дождавшись, когда облик твой станет безобразным! «Если жизнь длинна, много примешь стыда», поэтому лучше всего умереть, не дожив до сорока лет.

Когда переступаешь этот порог, перестаешь стыдиться своего вида: тянешься к людям и на закате дней печешься лишь о потомках, хочешь дожить до их блестящего будущего: лишь мирскими страстями одержима твоя душа, но сам ты перестаешь постигать очарование вещей — это ужасно.

VIII

Ничто так не приводит в смятение людские сердца, как вожделение. Что за глупая штука — человеческое сердце! Вот хотя бы запах — уж на что вещь преходящая, и всем известно, что аромат — это нечто, ненадолго присущее одежде. Но, несмотря на это, не что иное, как тончайшие благовония неизменно волнуют наши сердца.

Рассказывают, что отшельник Кумэ,[11] узрев однажды белизну ног стирающей женщины, лишился магической силы. Действительно, когда кожа на руках и ногах чистая, формы их округлы, а тело красиво своей первозданной красотой, может, пожалуй, случиться и так.

IX

Женщина, когда у нее красивы волосы, всегда, по-моему, привлекает взоры людей. Такие вещи, как общественное положение и душевные качества, можно распознать и через ширму — по одной только манере высказываться.

Иной раз, если представится случай, женщина способна вскружить голову человеку даже каким-нибудь пустяком. Но вообще-то в ее мыслях одна лишь любовь, — из-за любви она и спать не спит как следует, и себя не жалеет, и даже то, что невозможно снести, переносит терпеливо.

Что же касается природы любовной страсти, поистине — глубоки ее корни, далеки истоки. Хотя и говорят, что шесть скверн[12] изобилуют страстными желаниями, но их можно возненавидеть и отдалить от себя. Среди всех желаний трудно преодолеть только одно — любовную страсть. Здесь, видно, недалеко ушли друг от друга и старый, и молодой, и мудрый, и глупый.

Поэтому-то и говорится, что веревкой, свитой из женских волос, накрепко свяжешь большого слона, а свистком, вырезанным из подметок обуви, которую носит женщина, наверняка приманишь осеннего оленя.

То, с чем нужно быть более всего осмотрительным, и то, чего следует остерегаться больше всего, и есть любовная страсть

X

Когда жилище отвечает своему назначению и нашим желаниям, в нем есть своя прелесть, хоть и считаем мы его пристанищем временным. Там, где живет себе человек с хорошим вкусом, даже лунные лучи, что проникают в дом, кажутся милее.

Пусть даже это и не модно и не блестяще, но когда от дома отходят старинные аллеи, когда трава, как бы ненароком выросшая в садике, создает настроение, когда со вкусом сделаны веранда и редкая изгородь возле дома, когда даже домашняя утварь, навевая мысли о далеком прошлом, остается незаметной — все это кажется изящным.

А когда в домах, отделанных с большим тщанием многими умельцами, все, начиная с выстроенной в ряд невыразимо прекрасной китайской и японской утвари и кончая травой и деревьями в садике, создано нарочито, это и взор утомляет, и кажется совершенно невыносимым.

При взгляде на такое жилище думается: «Тут можно прожить долго, но ведь все это может в одно мгновение превратиться в дым!»

Как правило, по жилищу можно судить о хозяине. Над особняком министра Готокудайдзи[13] якобы для того, чтобы на кровлю не садились ястребы, была протянута веревка. Увидев ее, Сайгё[14] заметил:

— А если ястреб и сядет, что за беда?! Вот какова душа этого вельможи! — и уже не стал, как передают, заходить к нему.

Этот случай припомнился мне, когда на коньке крыши во дворце Кодзакадоно, где жил принц Аяно Кодзи, однажды тоже была протянута веревка. Один человек сказал мне тогда:

— Здесь стаями летают вороны. Его высочеству больно видеть, как они таскают из пруда лягушек.

«Как это замечательно!» — подумал я тогда. Может быть, у Готокудайдзи тоже были какие-нибудь веские причины?

XI

Это было в месяце каннадзуки,[15] в долине под названием Курусу. Бредя в поисках одного горного селения по бесконечно длинной замшелой тропинке, я нашел одинокую заброшенную хижину.

Не раздавалось ни звука, только вода капала из бамбуковой трубы, схороненной под опавшими листьями. В хижине на полке акадана[16] были рассыпаны сорванные хризантемы и алые листья клена: должно быть, здесь кто-то жил. Как зачарованный смотрел я вокруг: «Ну что ж, можно жить и так!»

Тем временем в тамошнем садике я заметил большое мандариновое дерево. Его ветви склонялись под тяжестью плодов, но дерево было обнесено глухой изгородью. Меня это несколько отрезвило. «О, если бы не было этого дерева!» — подумалось мне.

XII

Приятно бывает в задушевной беседе с человеком одних с вами вкусов беспечно поболтать и о чем-нибудь интересном, да и просто так, о разном вздоре. Когда же нет такого человека, а собеседник обеспокоен лишь тем, чтобы не перечить вам в какой-нибудь мелочи, появляется чувство одиночества.