Записки Планшетной крысы

Для более плодотворной работы Бегемотушка создал целую систему. Аккуратнейшим образом разграфил множество листов большой амбарной тетради, где подробно расписал: имя, отчество, фамилию продавца, адрес его, телефон, что тот продаёт, какого времени вещь, из какого материала, в каком состоянии, претензия на цену. Ну прямо все анкетные данные. Я даже почувствовал что — то неладное в этом слишком деловом подходе, не свойственном большинству художников. Но потом забыл; он меня спас от ненавистной для меня такого рода кутерьмы. Я ему в ту пору был благодарен.

Спектакль мы выпустили с успехом, всё получилось отлично, декорация вызвала большой интерес. Все остались довольны работой, в том числе и Клавдий. Я забыл об изготовленном им «гроссбухе» с адресами старушек. Театр в них более не нуждался. Но оказалось, что наш Бегемотушка продолжал ими пользоваться и тайком шелушил несчастных именем театра, скупая у них по дешёвке уникальные музейные вещи за собственную деньгу. Свою комнату в огромной коммуналке на Большой Зелениной улице, что на Петроградской стороне, превратил в хранилище антиквариата.

Заполнив комнату до тесноты скупленным товаром, стал торговать вещицы богатеньким собирателям, причём жёстко торгуясь с ними, не уступая назначенной цены. И из профессионального художника перековался в антикварного «жучка», как в ту пору обзывали таких деятелей. Через некое время подвиги нашего Бегемотушки, не считавшегося с законами криминальной среды, его неуступчивость и нежелание делиться с «авторитетами» не понравились крутым воротилам антикварного рынка, и они сдали его милиции. К ним присоединились соседи по коммуналке, наблюдавшие незаконную деятельность художника и враждовавшие с ним много лет.

Милиция, явившаяся на квартиру Клавдия Ипполитовича, обнаружила в его комнате целый склад дорогущих антикварных вещей музейного уровня. Подпольного миллионера взяли под белы рученьки, отвели в легавку и, посадив в предвариловку, стали шить дело о спекуляции в особо крупных размерах. В ту советскую пору существовал закон о спекуляции, в народе называемый «законом о подпольных миллионерах», по которому могли приговорить и к «вышке». Бегемотушка, как известно, не дожил до приговора — умер на пути к нему, умер с испугу.

— Покойного не судят, а кто старое помянет, тому глаз вон, — сказал бригадир столяров Василий Степанович после доклада Егория Гаврилова.

Поминали Клавдия Ипполитовича всеми мастерскими в столярке, стоя за верстаком, новой пшеничной водочкой, только что появившейся в магазинах города. Бутафор Аркадий Захарович, морской офицер в отставке, после третьей рюмки вспомнил, что имя и отчество усопшего — Клавдий Ипполитович — с латино — греческого языков означает «хромой конь», а «гиппопотам», то есть бегемот, с греческого — «водяной конь» — вот так — то… После этого сообщения все надолго замолчали и призадумались. В тишине вдруг прорвалась уборщица — Гаврилиха:

— Домовину — то для Бегемотушки не купить. Он у нас несоответственный был. Свою, мужики, постройте, мерка — то на него у вас в глазах торчит. А я в Николе Морском в память о нём свечку поставлю да вражду вашу былую отмолю.

Макет декорации к спектаклю «Мольер». 1973

 Михаил Гаврилович Николаев.

ОСТРОВИТЯНИН

Сам я с Петроградской стороны, где разные там подшиваловы, плуталовы, гулярные и бармалеевы улицы. Вообще — то если смотреть на карту, то это тоже остров. Но нас почему — то зовут «стороной», а «островом» в Питере именуют Васильевский. Есть, правда, в городе ещё и другие, но Васильевский из них — главный.

На нём в течение двух столетий всякие «немецкие англичане» мешались с русскими делателями наук и ремёсел. Предки моего друга по материнской линии — немцы, осевшие на протестантском острове Петербурга среди своих кирх и кладбищ. По отцовскому же кругу цыганская кровь смешалась с русско — волжской, и среди островных линий и переулков возник новый островитянин — Михаил Николаев, родился в блокаду в Волховском переулке, доме № 6, рядом с Тучковым мостом, соединяющим остров с нашей Петроградской стороной.

Выжил он в то крутое время благодаря своей замечательно подвижной матушке Екатерине Васильевне, носившейся во время бомбёжек между малыми детьми (прикрывать их собою от осколков) и фабрикой «Пром- пуговица», бывшей через двор от дома, где она работала. Муж — отец, рабочий питерского завода, лежал в дистрофии на топчане, и поскольку мёрз от холода, то был обложен утюгами, камнями и кирпичами, подогреваемыми на буржуйке.

Однажды, когда мать задержалась, отоваривая детские карточки соевыми конфетами, он окончательно «застыл», и две пары детских глаз — Миша и его сестра Оля — лишились своего русско — цыганского бати. Поднять детей в голодные сороковые помогли рыбаки, испокон веку жившие и сушившие свои сети по соседним дворам. На 3‑й линии, у Большой Невки, находилось их кооперативное правление. А рыба была Едой.

Обучаться он стал в Тучковом переулке, а закончил школу — десятилетку на Съездовской линии.