Записки политзаключенного

"В отношении подсудимого Балакирева судебная коллегия учитывала, что он как на предварительном следствии, так и в судебном заседании чистосердечно признал себя виновным, своим поведением способствовал всестороннему и полному раскрытию преступления и нашла возможным в порядке исключения применить к нему статью 44 УК РСФСР, избрав меру наказания не связанную с лишением свободы". Он был осужден условно на 5 лет.

Балакирев держал в своих руках все связи, КГБ по его показаниям открыло 12 новых дел и было очень довольно.

Заря и Рыбалко как глубоко раскаявшиеся и способствовавшие раскрытию "преступления" были освобождены через 4 месяца следствия. В отношении Юхновца кагебистские "психиатры" дали заключение, что год назад (когда они его естественно не наблюдали и когда он распространял листовки), он был невменяем (т.е. не отвечал за свои действия), а теперь он психически здоров. Его освободили и поставили на учет в психодиспансер, т.е. под угрозу помещения в тюремную психобольницу в любой момент. Шаклеин был помилован Верховным Советом РСФСР до суда (?!).

Таким образом из всей арестованной московской группы в концлагерь был отправлен только я.

Из ленинградской группы были арестованы двое Георгий Давыдов и Слава Петров. Их процесс получил меньшую огласку и обошлись с ними более жестоко. Давыдову дали 5 лет концлагерей строгого режима, а Петрову 3 года. Хотя пунктов обвинения у них было в 4-5 раз меньше, чем у нас с Балакиревым.

6. КОНЦЛАГЕРЬ ЖХ-389/17а

В феврале 1973г из Лефортовской тюрьмы КГБ меня отправили в Мордовский политический концлагерь. Перед отправкой подвергли тщательному обыску, отобрали все записи. Ночью в "черном воронке" привезли на заднюю часть двора Курского вокзала и после долгого ожидания в огромной толпе заключенных под лай собак и лязг автоматов погрузили в столыпинские вагоны. Здесь уже вагонная охрана вновь подвегла обыску, отобрала все что представляло ценность, избила меня, когда я попытался возражать против грабежа, и как политзаключенного посадила в отдельную тесную камеру-купе.

В Потьме поезд остановился на высокой насыпи и при выгрузке охранники развлекались, пинком выбрасывая заключенного из дверей вагона и хохоча, пока он катился со своим сидором вниз по насыпи.

Первый концлагерь, куда меня привезли, был расположен в поселке Озерный и зашифрован подобно важнейшему оборонному объекту под почтовый ящик ЖХ-385/17а. Впоследствии я убедился, что засекречивание расположения и шифровка под почтовые ящики относится ко всем концлагерям Советского Союза, включая уголовные. Политзэки встретили меня хорошо. Из русских здесь сидели Егоров, из украинцев Микитко Яромир, из евреев Миша Коренблит, Илья Глейзер, из прибалтов Роде Гунер, Алекс Пашилис, Вильчаускас Бротислав, из молдаван Граур Валерий, из армян Меликян Сурен и др. Здесь же я встретил и Славу Петрова. В концлагере было много участников национальных освободительных движений, религиозников, лиц осужденных за попытку побега и измену родине, полицаев.

Политзэки старались быстрее ввести меня в курс всех концлагерных дел и, в свою очередь, узнать от меня последние новости с "воли".

Работали 6 дней в неделю, шили рукавицы. Нормы для пожилых людей были трудно выполнимы и каждый год повышались на 10%. Питание как и во всех концлагерях скудное и однообразное (сечка, овес), постоянно осушалась острая нехватка животных белков, жиров и витаминов. Но больше всего страдали от отсуствия информации. Наша попытка собрать самодельный радиоприемник окончилась неудачей из-за отсуствия деталей. Кроме того, постоянные внезапные обыски, иногда по несколько раз в день, делали эту затею очень опасной.

Нам приходилось довольствоваться официальным политчасом полуграмотных начальников отрядов, которые запинаясь читали по бумажке спущенные сверху доклады. Публично задавать им вопросы не разрешалась. Для этого надо было оставаться для беседы с глазу на глаз. Но объяснить даже прочитанное они не могли и желающих политически просветиться не находилось.

Миша Корeнблит был участником знаменитого самолетного дела, когда группа евреев закупила все билеты на самолет и при помощи своего летчика, намеревалась улететь в Израиль. Алекс Пашилис и Роде Гунер выступали за отделение своих оккупированных республик, а кандидата биологических наук Илью Глейзера отправили в концлагерь просто за нежелание жить в СССР.

Особенно меня поразила судьба старообрядца священника Михаила Ершова, который так и умер в этом концлагере. Я читал его приговора и удивлялся как можно посадить человека за то, что он только молился и организовал молельный дом.

Койку мне выделили рядом с Владимиром Кузюкиным, бывшим офицером советской группы войск в Германии, осужденного, по его словам, якобы за антисоветскую литературу и работавшего на теплом месте мастера по ремонту швейных машинок. Доверенные ему мои записи оказались в КГБ, хотя он утверждал, что сжег их. Впоследствии он был обвинен в стукачестве и, кажется, освободился досрочно.