Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946

Не для меня сады цветут,Зелены рощи расцветают,

И дева с черными глазами,Она цветет не для меня…

Есенинская «Ты жива еще, моя старушка…» также относилась к числу песен этого репертуара.

В школе я учился средне, хотя, как утверждали учителя, был способен на большее. Был недисциплинирован и неусидчив, часто в дневнике появлялись замечания по поводу разговоров на уроках. Несмотря на такое поведение, учителя относились ко мне очень доброжелательно, за исключением немки, которая требовала зазубривания переводов, от чего я принципиально отказывался. Из-за лени, которая мне, увы, была свойственна, в дневнике нередко появлялись и неудовлетворительные отметки. Единственный предмет, по которому я всегда получал «отлично», реже — «хорошо», был русский язык и литература. Несмотря на отвратительный почерк и грязь в тетрадях, за что мне отдельно доставалось, я обладал интуитивной грамотностью и не делал орфографических ошибок. Синтаксический разбор предложений доставлял мне удовольствие, и я делал его безошибочно.

Двойки и замечания насчет плохого поведения на уроках вызывали понятную реакцию тетушки. Но чем больше ко мне применяли методы постоянного контроля и давления, тем меньше я проявлял усердия и дисциплины. Конфликт все больше обострялся. Постоянные напоминания о том, что у «такого отца такой сын», привели к возникновению в моей наивной голове дикой идеи: пойти в известное всему городу здание по адресу улица Энгельса, 33, где помещалось ОГПУ, заявить о том, что мои родители репрессированы, и попросить определить меня в специальный детский дом. В какой-то газете я перед этим прочитал статью о том, что дети «врагов народа» не оставлены без внимания мудрыми «партией и правительством» и воспитываются в прекрасных условиях, получают отличное образование и совместно трудятся «на благо общества», так как товарищ Сталин сказал: «Сын за отца не отвечает».

И вот, после очередной нотации, я ушел. Однако, рассудив, что впереди еще много времени — целый день, — я зашел в находящуюся неподалеку детскую библиотеку-читальню, попросил «Следопыта» Ф. Купера и стал читать. Как обычно, за книгой я не замечал времени и вдруг обнаружил, что на меня смотрит из полуоткрытой двери тетя Соня. Как она догадалась, где следует меня искать, не знаю, однако, вероятно, она знала меня больше, чем я предполагал.

Трудно сказать, что было бы, если б она меня не нашла. Но знаю твердо, что по собственной инициативе я не вернулся бы домой.

Тем временем продолжалась война кремлевских вождей с собственным народом. После завершения громких процессов Бухарина — Рыкова и их соратников последовала серия «разоблачений» крупных военачальников, ранее широко известных и популярных в народе героев Гражданской войны Блюхера, Егорова, Тухачевского, Гамарника (застрелившегося в преддверии ареста) и других. В школе перед началом занятий нам предлагалось достать учебник истории и вырвать страницы, на которых помещались портреты и упоминались фамилии лиц, отныне зачисленных в ряды «врагов народа».

Газеты пестрели объявлениями о переименованиях улиц, площадей и кинотеатров, ранее носивших имена секретарей крайкома и членов ЦК ВКП(б). Плакаты известного карикатуриста Бориса Ефимова «Ежовые рукавицы» висели на стенах домов и в витринах. На них изображен «верный сталинец» Ежов, сжимающий огромной рукавицей клубок извивающихся гадов с человечьими лицами. Впоследствии я узнал, что родной брат Б. Ефимова — Михаил Кольцов, известный своими репортажами из Испании, — расстрелян, как «враг народа»… В романе Хемингуэя «По ком звонит колокол» он представлен одним из персонажей.

Несмотря на внешние проявления «единства партии и народа» в виде единодушных голосований в поддержку ежовщины на всевозможных собраниях и митингах и в многочисленных резолюциях, публиковавшихся в печати, на самом деле такого единства не было и в помине.

Свидетельством этому было отношение ко мне, сыну «врагов народа», со стороны товарищей по классу и учителей. Ведь всем была известна судьба моих родителей, но ни разу никто об этом не упомянул. Только уже в седьмом классе, когда началась кампания по вступлению в комсомол, оказалось, что мне дорога туда закрыта.