Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946

Пришли к расположению штаба полка. Представился командиру взвода связи, лейтенанту, фамилию его не запомнил. Отделение радистов: всего двое — командир, сержант, казавшийся мне тогда пожилым, хотя ему было что-то около 30 лет, и я. Радиостанция одна — РБМ (радиостанция батальонная модернизированная), но к ней нет запасных батарей, а имевшиеся уже истощились.

— Пока привезут батареи, будешь в распоряжении сержанта, — сказал лейтенант.

Так началась моя новая служба во взводе связи полка.

Близость к переднему краю здесь ощущалась значительнее, чем при штабе дивизии: неутихающая «музыка» фронта — канонада, оружейная и пулеметная стрельба, грохот разрывов мин и артиллерийских снарядов, часто достигавших расположения штаба.

Быть в распоряжении старшины мне пришлось лишь несколько дней, выполняя в основном караульную службу и изнурительные работы по сооружению блиндажей для штаба полка при передислокациях. И лишь один из этих дней запомнился надолго, потому что тогда я впервые по-настоящему «понюхал пороха». Вообще-то не впервые: мне уже приходилось побывать под артиллерийским обстрелом во время первой оккупации Ростова и при штабе дивизии, но непосредственно на переднем крае фронта бывать не пришлось.

В это время эскадроны полка вели затяжные бои, преодолевая упорную оборону противника. Местность была открытая, поэтому в течение дня доставить на передовую боеприпасы и питание старшине хозяйственного взвода не удавалось: все подходы жестоко простреливались минометным и артиллерийским огнем, а ходы сообщения не были вырыты. С наступлением темноты удалось подвезти все необходимое поближе, настолько, насколько позволяли осветительные ракеты, непрерывно взлетавшие из немецких траншей. Мне и писарю штаба полка поручили доставить на передовую питание.

В небольшой расщелине, загороженной со стороны передовой редкими кустами, стояли две распряженные повозки. Стреноженные кони паслись на поляне с полкилометра от них.

Я нацепил на плечи термос, наполненный супом или кашей (он на ремнях, с завинчивающейся крышкой), писарь взял бачок с водкой («наркомовские») и мешок с сухарями, и мы отправились в путь. Нужно было проползти или пробежать метров триста — четыреста. Как только гасла ракета, мы вскакивали и бежали, пока не взлетит следующая. Взлетала ракета — мы плюхались куда попало, прижимаясь к земле.

Ближе к передовой нас уже стали доставать трассы пулеметных очередей, прорезавшие темноту лентами трассирующих пуль. Здесь мы двигались уже не перебежками, а ползли, все также прижимаясь к земле, заранее присматривая при свете ракеты кустик, малейший холмик, бугорок или воронку, где можно было бы укрыться.

Доставал и минометный обстрел, он не прекращался, и мины приближавшиеся с воем, рвались вблизи. Разлетавшиеся осколки с противным скрежетом, казалось, проносятся рядом с головой. Я еще не умел различать по звуку направление полета мины, и шлепался на землю при каждой, удивляясь смелости моего спутника, не обращавшего внимания на некоторые из них.

Часто на нашем пути встречались трупы, а навстречу ползли в тыл раненые, многие стонали от боли.

Уже когда оставалось проползти метров пятьдесят и я предвкушал прелесть спасительно безопасного окопа, вдруг почувствовал, что на моей спине промокла шинель от чего-то теплого. Сверкнула мысль: ранен!

Пошевелил плечами, помахал руками — вроде ничего не болит.

Доползли до траншеи, вырытой лишь чуть выше пояса, дальше копать нельзя — вода. На дне траншеи лежат солдаты. Многие спят; не обращая внимания на падающие мины. Лежат тяжелораненые, наспех перевязанные промокшими от крови бинтами, их по одному перетаскивают в тыл санитары.

Снял с плеч термос: оказалось, пробит осколком, часть жидкости от рисовой каши с мясом вылилась мне на спину.

Писарь стал разливать водку (налил и мне для храбрости), а я, достав из голенища свою самодельную ковровскую ложку, приступил, помогая ею, к раздаче каши, наклонив термос и выгребая ее «через край». Каши хватило всем: после «жаркого» дня, в течение которого, рассказали бойцы, были две неудачные попытки захвата немецких позиций, осталось мало уцелевших.

Немцы, опасаясь ночной вылазки и стремясь помешать подходу подкреплений, без конца обстреливали из минометов наши траншеи. Мины ложились рядом. Иногда попадали и в ближайший окоп, после чего раздавались стоны и крики раненых, их число все время увеличивалось. Сколько при этом было убитых, неизвестно, убитые молчат.

Продукты доставлены, можно собираться обратно, но вылезать из окопа и вновь ползти по открытой простреливаемой поляне было еще страшнее, чем оставаться под беспрерывно завывающими минами. Однако близился рассвет.