Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946

Здесь следует отвлечься, сказав о том, что вся территория бывшего Польского коридора была включена в состав Германии, города приобрели немецкие названия (Торунь — Торн, Гданьск — Данциг, Шецин — Штеттин, Быдгощь — Бромберг и прочие), а говорить по-польски не разрешалось. Вывески и таблички с наименованиями улиц в Торуни были на немецком языке. Даже между собой, находясь на улице, поляки говорили по-немецки.

Так и в вагоне кругом слышалась только немецкая речь. Кто-то из наших, обратившись к парнишке, пассажиру, спросил его что-то по-польски, тот по-польски же ответил. К разговору присоединилась молодая полька, и постепенно разговор с соседями по вагону развязался, немецкие конвоиры этому не препятствовали. Поляки расспрашивали о том, откуда мы родом, где и как оказались в плену. Один, судя по воротничку — духовного звания, пристал с расспросами о Егорове, Тухачевском и причинах их ареста. Отвечали принятыми у нас штампами — они, дескать, работали на иностранные разведки, что вызвало у поляков многозначительные усмешки.

На станции Deutch Eilau предстояла пересадка в другой поезд. После недолгого ожидания в зале вокзала погрузились в поезд и через короткое время вышли на маленькой станции под названием Gabelndorf (по-польски Габловицы). Теперь уже стало ясно, что нам повезло: мы едем «к бауэру».

Конвойные повели нас по широкой дороге, обсаженной с двух сторон яблонями со свисающими с них розовыми плодами. Хорошо было бы подкрепиться ими, в наших желудках давно уже было пусто. Но наши конвоиры были настроены весьма решительно, угрожая винтовками при попытках выйти из строя и приблизиться к краю дороги. Вскоре показался типично немецкий фольварк, окруженный кирпичным забором, за которым виднелись хозяйственные постройки. Невдалеке от него — небольшая деревня: несколько приземистых одноэтажных домов, покрытых камышом и соломой, с огородами на задах, хлевами и сараями.

Вошли в ворота и оказались на небольшой площади, размещавшейся перед большим двухэтажным кирпичным домом, увенчанным парадным входом с широкой лестницей и портиком с полуколоннами. По сторонам площади — нежилые служебные постройки, несколько в стороне — двухэтажное строение, первый этаж его занят складом, на второй ведет наружная деревянная лестница, огражденная с боков колючей проволокой. Лестница завершалась небольшой, также огражденной площадкой, на которую выходила дверь, обитая железными листами. Окна снаружи были закрыты стальными решетками. Это было подготовленное для нас жилище.

На площади нас передали другим конвоирам, остающимся здесь, и хозяину поместья — шефу, — толстому румяному немцу, одетому в галифе, сапоги и штатский пиджак, в петлице которого сверкал круглый значок члена НСДАП, в шляпе с пером. Он опирался на толстую, желтого дерева полированную палку с изогнутой ручкой.

Новые конвоиры привели нас наверх в помещение казармы. Оно состояло из двух больших комнат: проходной, в которой была большая печь с вмурованным в нее котлом, наполненным дымящейся вареной картошкой, в углу комнаты картошка была навалена большой кучей. В другом углу стояла параша. В центре комнаты — большой стол со скамьями.

В другой комнате — спальня с двухэтажными нарами, застланными соломой, покрытой мешковиной, мешки из полотняной ткани, набитые сеном — в качестве подушек и одеяла.

Вместе с нами поднялся пожилой поляк, представленный нам как переводчик. Звали его Кинзел, говорил он по-польски, коверкая слова на русский манер, но его можно было понять: «Панове, тшеба робить, але пшинде шеф та бенде кшичал» — запомнился образец его речи.

Первым делом мы накинулись на еду: вареной картошки сколько угодно, налили нам также по стакану молока и выдали по кусочку маргарина.

Пока мы насыщались, конвоиры сидели рядом. Один из них, очевидно старший, был унтер-офицер, второй довольно пожилой — рядовой солдат.

С помощью Кинзела, смешившего нас своей манерой говорить, нам разъяснили порядок дня. Подъем — в 6 часов утра, завтрак, после чего — работа, назначение на которую бригадир из поляков выдает по поручению шефа. Возвращение с работы — в 7 часов вечера. В течение дня часовой обеденный перерыв. Следует захватить еды с собой: кусок хлеба и отварной картошки.

Предложили выбрать повара и старшего. Договорились, что повар будет по совместительству еще и старшим.

В день приезда на работу нас не погнали, и мы, наевшись до отвала, коллективно начистив картошки на следующий день, улеглись на мягкие постели и заснули в ожидании лучших времен.

Так началась наша служба «у бауэра».

Работа была разнообразной. Молотили уже убранный до нашего приезда хлеб на паровой молотилке, подтаскивая к ней снопы, убирая солому и оттаскивая наполненные зерном мешки. Копали картошку вручную лопатами. Шеф ходил сзади, разглядывая раскопанные рядки, ковыряя в них палкой. Если находил оставленную картофелину, подзывал конвоира и ругал его. Конвоир, в свою очередь, отчитывал того, в чьем ряду оказывалась найденная картофелина.