Записки ровесника

На практике же слишком часто оказывается, что, для того чтобы семейный велосипед хоть как-то двигался вперед, одному из «спортсменов» приходится постоянно преодолевать сопротивление другого, упорно не желающего вращать педали или стремящегося провернуть их в обратном, тормозящем направлении.

Вместо соединенных усилий — преодоление. Удивительно ли, что одиночки со свистом проносятся мимо?

Но ведь никто не знает, почему отстает тандем. С виду все как обычно: сидят двое, крутят педали — значит, семья…

Нет, уж коли ты решился основать семью, решился заложить на ровном месте содружество, которому — как знать? — суждено, может быть, выдержать всяческие бури, ниспровержения и соблазны, уготованные суетным нашим миром, делать это лучше подумавши. Только потому хотя бы, что семья, сохранившая даже в миллионной доле личность своего основателя, — это единственная надежда смертного секундным отблеском отразиться в сознании далеких потомков.

Другого бессмертия попросту нет, раз уж вселенная действительно бесконечна.

Конечно, если тебе невтерпеж сочетаться браком с приглянувшейся неделю назад блондинкой, тогда — все равно, тогда тебе уже ничто не поможет. Если же ты отнесешься к этому делу хоть сколько-нибудь серьезно, неплохо оттолкнуться от чего-то конкретного в своих размышлениях о будущей семье, с кем-то посоветоваться, опереться на чей-то опыт.

Хорошо, если ты вырос в крепкой, дружной семье и перед тобой — пример родителей. А если нет?

Много полезного могут дать книги; ты отыщешь там и хорошие, и дурные примеры — выводы из анализа человеческой натуры. Выбирай.

Только ни литература, ни искусство не способны учесть именно  т в о е й  жизни, твоего характера, темперамента, микросреды, в которой  т ы  обитаешь; они могут подсказать тебе общее направление, но они бессильны перед потоком частностей, обрушивающимся на тебя каждый день.

Вот почему на первых порах необычайно важен живой пример из близкого тебе окружения. Не пример-схема из очередной лекции о семье и браке, никого, кроме самого лектора, убедить не могущий, а судьба живущего рядом с тобой человека и он сам. Главное — он сам.

Для меня таким живым примером был человек, ставший моим тестем.

Удивительнейшим образом сочетал он в себе обходительность и принципиальность.

Провести всю жизнь на военной службе, пройти три войны… Длительное соприкосновение с суровой армейской средой, с ее жесткой субординацией должно было, казалось, иссушить сердце человека, достигшего высоких званий, сделать его педантом, приучить с годами капризно повелевать — на службе и, соответственно, дома.

Этого не случилось. Напротив.

Где бы он ни работал, в чем бы ни участвовал, казенщина отступала, а вокруг него неизменно образовывалась атмосфера доброжелательности, взаимного уважения, терпимости к случайным ошибкам.

Такая атмосфера настойчиво побуждала каждого его сотрудника, каждого ученика и каждого из его домашних особенно тщательно делать свое дело: только отдавая все, на что ты способен, можно было оставаться равноправным членом содружества, во главе которого стоял он, содружества, где так легко дышалось. Было прекрасно известно, что профессор не повысит голоса на нерадивого, но одно лишь его недоумение, его холодность, отсутствие на лице привычной улыбки были хуже крика.

Не повысит голоса… Авторы последних десятилетий — писатели, режиссеры — нередко заставляют своих героев-хирургов только что не топать ногами на помощников и даже возводят это в некую неизбежную норму: грубоват, конечное дело, но — талант! Не знаю, как других, а меня такие герои коробят; истинный талант, я уверен, скромен; а уж делать эталоном ученого хамоватого эгоиста — и вовсе ни к чему.

Представляете, как распоясывается такая «самобытная натура» у себя дома, где его не видит никто из посторонних?

Где бы ни появлялась сухощавая, стройная фигура моего тестя, в какое бы помещение он ни входил своей легкой, упругой походкой — в клинику или в сверкающий огнями театральный зал, — был ли он при этом одет в генеральский мундир или штатский костюм с неизменной «бабочкой», присутствовавшие безошибочно могли определить, что вошедший — деликатный, хорошо воспитанный, скромный, но и недюжинный человек. Его прекрасно вылепленная природой голова, наголо обритая, сразу привлекала к себе внимание, а приветливый взгляд голубовато-стальных глаз, требовательно ожидавший от собеседника не белиберды и не банальности какой-нибудь, а живых и толковых мыслей и слов, свидетельствовал о непростом жизненном пути, который он прошел.

Судя по биографии тестя, по резким спадам в его карьере, он смолоду редко останавливался перед тем, чтобы высказаться по спорному вопросу, а заявив свое мнение — отстаивал его, за что бит бывал нещадно.

Будучи после войны начальником клиники, он не только охотно предоставлял первое слово самому младшему специалисту, но всячески побуждал его выступить возможно более развернуто и особенно тщательно продумывал услышанную точку зрения, если таковая не совпадала с его собственной.