Записки русской американки

В Беркли Чарли снимал красивый дом вместе со своим лучшим другом, который как раз разошелся с женой и зажил холостяцкой жизнью. Говард Блох тоже был специалистом по французской литературе и профессором, но Берклийского университета. Дружба с ними заставила меня другими глазами увидеть повседневность, постараться принять их отношение к ней, признать, что в повседневности есть стороны не менее, а где-то и более привлекательные, чем в интеллектуальных занятиях. Чарли с Говардом вели изящный образ жизни, каждый вечер пили хорошее вино за ими же приготовленным вкусным ужином, которые они обсуждали, пользуясь специальной кулинарно-винной терминологией. Поначалу это меня развлекало, но постепенно – как американку русского интеллигентского разлива, стало раздражать. Хотелось немного иронии (хотя ее избыток у Жолковского навяз в зубах). Не то чтобы я не любила вкусно поесть и выпить, отнюдь нет – но мне претила чрезмерная «дискурсивность» наслаждения. «Давайте поговорим об умном!» – а они отвечали, что я пренебрегаю эстетическим измерением повседневности. Я же заявляла, что дискурс им важнее собственно вкусовых ощущений. Чарли был замечательным кулинаром; готовил в нашей совместной жизни в основном он. В любом случае знакомство с ним и его друзьями создало для меня круг общения с американцами, не имеющими отношения к российской культуре.

Мы с Чарли жили на два дома – в Беркли и в Филадельфии. Ему даже нравилось мое относительное равнодушие к материальной культуре, хотя у него эта культура была в крови. Его первая жена, тоже профессор Пенсильванского университета, больше всего на свете любила антиквариат; они много путешествовали и везде, где оказывались, ходили по антикварным магазинам и что-нибудь покупали. Не сказать, чтобы он сам этого не любил, но в какой-то момент его стала коробить подмена живой жизни мертвыми предметами, выражавшаяся, как он любил говорить, в установлении различий между разными тарелками для спаржи.

Как и Джоан, Чарли был приверженцем феминизма, о чем свидетельствует его предисловие к сборнику (1985), посвященному самому, наверное, известному клиническому «случаю» Фрейда – «Случаю Доры» (на тему женской истерии). Этот составленный им сборник переиздавался множество раз, так что с него до сих пор продолжают «капать» деньги.

Психоанализ представлял для Чарли не только научный, но и «человеческий» интерес, вызванный самоубийством отца и тяжелыми отношениями с матерью, которую он отчасти винил в его смерти. Уже взрослым человеком он долгое время ходил к психоаналитику. Действительно, трудно понять мать, которая вместо того, чтобы самой сказать детям о том, что их отец покончил с собой (он повесился в Португалии), попросила сделать это семейного адвоката. (Причины самоубийства так и не были установлены, известно лишь, что он был в Лиссабоне по наследственным делам Бернхаймеров.) Трудно также понять, почему она не захоронила его прах в семейной могиле в Брин-Море, а несколько лет держала в мешочке у себя в шкафу – и при этом запрещала произносить дома его имя! На языке психоанализа Чарли называл поведение Глэдис Бернхаймер садомазохистским.

* * *

И Чарли, и я – выходцы из профессорских семей. Отец его матери, Джеймс Лейба, тоже преподававший в Брин-Море, был известным исследователем психологии религии. Ее основателем считается американский философ Уильям Джеймс, с которым Лейба то соглашался, то полемизировал. Он занимался среди прочего состоянием мистического экстаза, вызываемого наркотиками или истерией. Лейба новаторски применил к изучению религии научный инструментарий, в частности использовал статистический метод[622]

, чтобы установить, верят ли представители точных наук в бессмертие.

Мне запомнился необычный рассказ Глэдис[623] о том, как в начале века ее отец свозил своих детей на бойню, чтобы вызвать у них отторжение насилия над животными. Не знаю, читал ли он статью Льва Толстого «Первая ступень» о том, как тот побывал на тульской скотобойне. Это – самое жестокое, но и самое искусное описание расчленения тела, что мне встречалось. Когда я спросила об этом Глэдис, она сказала, что это не исключено: он любил Толстого («Первая ступень» была переведена на английский уже в 1890 году). Как бы то ни было, это был эксцентричный поступок.

Выяснилось, что тетка Глэдис уехала в Россию, чтобы стать гувернанткой. На рубеже XIX и ХХ веков тамошние «французские» гувернантки в основном были швейцарками (как гувернантка Шульгиных, учившая несколько поколений семьи французскому языку. После революции она захотела остаться с ними и оказалась в Югославии, где и умерла).

* * *