Читаем Записки солдата полностью

Очевидно, никто в верховном штабе экспедиционных сил союзников не представлял себе реальной обстановки. Нам было ясно, что противник оказался в критическом положении. Мы уничтожили его головную дивизию и прочно удерживали наши фланги. Паттон, наступая на широком фронте с юга, достиг Бастони, и все три дороги с запада на восток, остававшиеся в руках немцев, находились под обстрелом нашей артиллерии.

В течение двух дней противник не возобновлял своих попыток продолжать наступление. На третий день он начал отходить. На следуюшее утро я вылетел в Версаль с планом возобновления наступления после ликвидации арденнского выступа. Ликующий Айк заявил, что он наградит меня самым драгоценным сокровищем, имеющимся во всей Франции. Буфетчик принес две чаши, от которых шел пар. В соусе плавало по полдюжине устриц, выловленных в Чеса-никском заливе. Я проглотил их, не признаваясь Айку, что устрицы всегда вызывали у меня тошноту.

С наступлением нового года в обстановке на фронте наступил перелом. Монтгомери сообщил, что 3 января он начнет наступление на северной стороне арденнского выступа. В канун нового года Билл Уолтон, парашютист-корреспондент журнала "Тайм", проводил уходящий год такими печальными словами: "Никогда еще мир не переживал столь тяжелый год, который вряд ли стоит вспоминать". Я мог бы добавить: "Особенно последние 15 дней". Только через 53 дня после Нового года мы переправились через реку Рур и возобновили зимнее наступление, которое было задержано немецким контрнаступлением. Но если мы и были огорчены задержкой, то все же нас несколько утешала мысль, что у противника дела обстоят гораздо хуже, чем у нас. Он понес такие потери, что ни одна из дивизий, действовавших в Арденнах, уже не смогла больше восстановить свою боеспособность.

* * *

Как только период непосредственной опасности миновал, наступило время взаимных обвинений. В эти недели напряженных отношений и горьких слов дружба между союзниками, которую Эйзенхауэр пытался сохранить, подверглась суровому испытанию. Причина наших разногласий коренилась во временном переподчинении американских армий. Монтгомери изображали Георгием Победоносцем, ему приписывали спасение американских войск от разгрома. Мало того, британская пресса разразилась потоком комментариев, в которых арденнский прорыв объяснялся отсутствием у нас единого командования сухопутными войсками. Англичане снова выставили предложение назначить Монтгомери, как заместителя Эйзенхауэра, главнокомандующим сухопутными войсками союзников.

Газеты изображали Монтгомери единственным героем-спасителем разбитых американских армий. Я заявил Айку протест против подобного искажения фактов. Меня снова охватили те же опасения, как и в то время, когда Беделл Смит впервые намекнул мне по телефону о плане переподчинения американских армий Монтгомери. Я считал, что верховный штаб экспедиционных сил союзников обязан восстановить истину, иначе пошатнется мой авторитет среди подчиненных командиров и я потеряю свой вес как командующий.

Но больше всего меня беспокоило даже не это, а страх, что подобная болтовня подорвет доверие народа Соединенных Штатов к американскому командованию.

Верховный штаб экспедиционных сил союзников, пытаясь замазать трещину, образовавшуюся во взаимоотношениях союзников, 5 января опубликовал краткое, по нашему мнению, не в меру бесстрастное коммюнике:

"После того как в результате немецкого прорыва в Арденнах образовалось два фронта - один, обращенный на север, а другой - на юг, немедленным соглашением между всеми заинтересованными инстанциями фронт, обращенный на юг, был подчинен Монтгомери, а фронт, обращенный на север - Брэдли".

Такое коммюнике верховного штаба было слишком общим и не могло разрядить напряженную атмосферу, которая грозила нарушить доброе согласие среди союзников. Два дня спустя Монтгомери подлил масла в огонь не пресс-конференции в штабе 21-й группы армий.

"Фон Рундштедт начал наступление 16 декабря, - сказал Монтгомери, касаясь боев в Арденнах. - На его стороне была тактическая внезапность. Он вбил глубокий клин в центре 1-й американской армии и расколол американские войска на две части. Казалось, что для нас может сложиться весьма затруднительная обстановка. Немцы прорвались на слабом участке фронта и двигались к Маасу.

Увидев, что произошло, я принял некоторые меры для того, чтобы не допустить форсирование немцами Мааса, если даже им удастся выйти к реке. Я перегруппировал свои войска с тем, чтобы обеспечить лучшую диспозицию сил для отражения угрозы. В то время это были только меры предосторожности, но я смотрел вперед.

Затем обстановка начала ухудшаться, но все союзные войска сплотились перед лицом опасности. Национальные соображения были отброшены в сторону. Генерал Эйзенхауэр доверил мне командование всем северным фронтом.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное