Записки советского интеллектуала

Лето 1942 года позволило нам окончательно стать на ноги и даже помогать другим библиотекам — прежде всего, конечно, своей «дочерней» в Ашхабаде, потом — в Свердловске. Тут привелось мне познакомиться с некоторыми профессорами отдаленных от моей специальностей, с которыми, наверное, никогда бы не столкнулся, если бы остался на истфаке. Интересные эти знакомства запомнились.

Математик Иван Георгиевич Петровский приехал, чтобы выяснить судьбу Кабинета математики и механики — уникального собрания книг, которое в октябре 1941-го он сам готовил к отправке, а в эвакуации не увидел. Какова была его радость при виде восстановленного полностью кабинета! Кажется, частицу этого чувства Иван Георгиевич перенес и на мою персону. Во всяком случае, и через много лет, будучи уже академиком, ректором университета, останавливался при встречах поговорить, вспомнить те дни, когда он снова обрел свое детище.

Запомнился красивый, немного желчный биолог Кирзон, с которым мы встретились более чем сухо, а потом подружились, и маленький, добродушный Петерсон — крупный лингвист и библиофил. Кажется, именно эта последняя страсть привела его в наш ученый совет, где он был одним из самых доброжелательных членов.

Профессор Виктор Иванович Спицын[113] был назначен проректором и стал, таким образом, моим непосредственным начальником. Внешне он был удивительно похож на собаку-боксера, но без наивной ласковости этих псов. Педантичный, суховатый, он ожидал найти в библиотеке много непорядков; несколько раз устраивал нам смотры: появлялся неожиданно, обходил все отделы, включая книгохранилище. Не найдя ничего вопиющего, изменил к нам отношение, стал расспрашивать о диковинках, оказался любителем археологии. Как-то я рассказал ему, что услышал от Скородумова о каталоге нашей библиотеки, система которого была разработана еще в XVIII веке основателем библиотеки Рейсом[114]

и с тех пор не менялась. Когда-то она была очень современна и отвечала потребностям дня, включая, например, такие рубрики, как «Торговля рабами и алмазами», «Болезни мальчиков и особенно девочек». Естественно, что рубрики эти давно устарели, а смысл некоторых из них был и вовсе забыт. Что такое, например, «чемезическая литература»? Рейс, наверное, знал, но давно уже никто не знает — и еще с прошлого века к этому разделу стали относиться все книги, которые не знали, куда отнести. Можно себе представить, каков он теперь.

— Ну, посмотрим чемезическую? — любил спрашивать Спицын, подмигивая нам, как сообщник. Теперь он был академиком и членом Президиума Академии наук. При встречах всегда расспрашивал о новостях археологии.

В те суровые годы никто не ограничивался работой и службой ПВО. То расчищали от заносов железнодорожные пути, то заготовляли дрова. А возраст большинства сотрудниц более чем почтенный, а требования выставить столько-то человек так и сыплются.

— Давай своих старух, ничего не поделаешь! — слышишь, бывало, по телефону. А кого давать-то?

Немцев тогда отогнали от Москвы, но они еще переходили в контрнаступление, и на случай внезапного прорыва под Москвой строили укрепления. В этой работе принимали участие все способные держать лопату. Орлов добился, что мы не посылали отдельных партий, а выехали на несколько дней всем университетом — от студента до ректора. Не помню теперь, где именно был наш участок, но рыли эту тяжелую глину все с какой-то яростью, будто забрасывали ею в яме врага.

Мобилизация мобилизации рознь. Наших партийных сотрудниц стал брать райком — на техническую работу. Одни из них (например, Пеликан) шли туда охотно: полегче и значительно сытнее. Другие стремились вернуться, разделить судьбу товарищей. Иванову райком оставил у себя еще на один срок, а она просила похлопотать, чтобы отпустили обратно. Я пошел к секретарю райкома (кажется, его фамилия была Цветков). Нужно сказать, что это была единственная за всю мою жизнь беседа с секретарем райкома партии — немудрено, что она запомнилась. Райком помещался тогда на Никитском бульваре, там, где теперь Дом журналистов. В кабинете прежде всего бросилась в глаза знакомая мебель. Этот роскошный кожаный гарнитур стоял когда-то в кабинете директора Института истории академика Грекова. Секретарь — упитанный, среднего роста, с холодными глазами — выслушал меня без всяких эмоций.

— Идите работайте, — сказал он, — мы сами знаем, где чье место. — Или что-то в этом роде — холодное и уничижительное.

Несколько лет спустя я узнал о каком-то большом его повышении. Сказал Ивановой (все же вернувшейся в библиотеку).

— Он деловой, — был ответ, — даром что плохо разговаривает.