Записки студента-медика. Ночь вареной кукурузы

Твердов вдруг отчетливо представил себе, как парторг на пару с комсоргом колхоза пили под этим самым вот портретом тепло улыбающегося вождя теплую вытащенную из кармана пиджака водку из облепленной табачными крошками бутылки. А потом, громко чавкая, закусывали лежащими на покрытом зеленым сукном широком столе холодными котлетами, извлеченными из промасленного газетного портрета Ленина. И ухмыльнулся. Ему показалось, что недалеко от левого локтя Ендовицкого, опиравшегося об стол с выпяченной грудью, сохранилось малюсенькое масляное пятно.

– А что я такого смешного сказал? – насторожился парторг, опуская плечи и принимая свой обычный строгий вид. – Или ты считаешь, что трудовой подвиг комсомольцев двадцатых годов не достоин внимания комсомольцев восьмидесятых? – сдвинул он к переносице плохо подстриженные маникюрными ножницами брови и нахмурился. – Ты же комсомолец, Твердов?

– Ну, комсомолец.

– Что еще за «ну»?

– Юрий Ильич, уже совсем стемнело, мне идти пора. Скоро опускание флага.

– Опускание флага – это святое, – уважительно отозвался парторг и посмотрел на наручные часы, – еще целый час впереди. Успеешь. Так о чем это, бишь, я только что говорил? – Ендовицкий потер лоб рукой.

– О котлете, – неожиданно выпалил Твердов и замолчал. Он перед этим вновь представил, как парторг с комсоргом жрали тут под и на Ленине котлеты под водочку, еще, скорее всего, глупо хихикали при этом и громко матерились и, не удержавшись, проговорился.

– Какие котлеты? Причем тут котлеты? Ты хотел сказать картофель?

– Да, именно картофель, – обрадовался Твердов. – Просто в столовой сегодня были котлеты, вот я и перепутал.

– Александр, с тобой все в порядке? – парторг недоверчиво покосился на «Председателя». – Ты не переработал?

Однако Твердов ответить не успел, так как на столе у парторга неожиданно грозно зазвенел телефон, и требовательный голос Савина приказал немедленно явиться к нему в кабинет.

– Котлеты, картофель, – задумчиво пробормотал парторг, опуская трубку телефона на рычажки аппарата, – тут еще шеф чего-то срочно вызывает. Ладно, ты иди, поговори там с ребятами, объясни им, что я лично их просил. Лично! Скажи, что, мол, в моем лице их партия просит. Приказать не могу, так как все же законный ваш выходной. А попросить обязан. Давай, всего наилучшего! – протянул он Твердову правую руку, приподнимаясь из-за стола. – Завтра к вашему завтраку постараюсь к столовой подъехать, и озвучишь ваше решение. Подвезти, извини, не смогу, надеюсь, не заблудишься.

– Да хоть сейчас озвучу, – подумал Твердов, пожимая в ответ рыхлую ручку парторга, – а не пошел бы ты…. – но, натянув на лицо улыбку, ответил, что обязательно поговорит с бойцами и сам возглавит добровольцев, если такие все же найдутся. А дорогу к лагерю он найдет.

– Напомни ребятам о Павке Корчагине! – уже в след крикнул Ендовицкий.

Очутившись на улице, Твердов с наслаждением сделал пару вдохов свежего воздуха. Он пах свежим сеном, сырой листвой и приятным дымком от березовых дров, которыми домовитые крестьяне протапливали избы. Где-то совсем рядом мычала корова, лаял дворовый пес, гремя тяжелой цепью, и неразборчиво ругались мужчина и женщина. Причем женский визг доминировал над тихим бубнежом собеседника. «Председатель» взглянул на черное, усеянное мерцающими синими и белыми точками ночное небо и направился домой.

На улице уже сильно похолодало, и его знаменитая жилеточка теперь плохо защищала от холода. Пора надевать настоящую телогрейку. Зря, что ли им их выдали? Многие ребята еще в самом начале отказались от ватников, мол, уж совсем от такой одежды деревней отдает. Но Твердов взял: в холодное время года телогрейка как нельзя лучше подходит для работы в поле: и запачкать не жалко и греет хорошо.

Припустив по прямым, темным и пустынным улицам деревни, освещаемым тусклыми огнями из окон домов, Твердов не сразу обратил внимание на выдвинувшийся вслед за ним из чернильной темноты грузовик, наполненный под завязку какими-то людьми.

Только уже подходя к лагерю, он заметил, что за ним неотступно следует грузовая машина с выключенными фарами. Перед самыми воротами лагеря Твердов остановился и резко повернулся назад. Включились фары, и ослепленный ярким светом командир отряда рефлекторно прикрыл глаза руками. Когда он попытался их открыть, то с удивлением обнаружил, что стоит в окружении каких-то взрослых мужиков и послеармейского возраста крупных парней. Многие в руках держали толстые колья, по-видимому, из плетня выломанные.

– Этот? – грубо спросил самый крайний от него крепкий мужик с седой, похожей на лопату, бородой, обернувшись к кому-то назад.

– Не, кажись не он, – с сомнением в голосе ответил другой персонаж, вышедший из толпы на свет. «Председатель» разглядел сухонького вертлявого мужичонку лет сорока в коричневой кепке «восьмиклинке» с огромным, в половину лица, фингалом под правым глазом.

– А ты получше приглядись? – не отступал от него дядя с лопатной бородой. – Подойди поближе.